Вознесение

На смертном ложе плоть была,

А бедная душа плыла

Вне суеты мирской, убогой —

Уже небесною дорогой.

❉❉❉❉

Там, постучав в ворота рая,

Душа воскликнула, вздыхая:

«Открой, о Петр, ключарь святой!

Я так устала от жизни той…

Понежиться хотелось мне бы

На шелковых подушках неба,

Сыграть бы с ангелами в прятки,

Вкусить покой блаженно-сладкий!»

❉❉❉❉

Вот, шлепая туфлями и ворча,

Ключами на ходу бренча,

Кто-то идет — и в глазок ворот

Сам Петр глядит, седобород.

❉❉❉❉

Ворчит он: «Сброд повадился всякий —

Бродячие псы, цыгане, поляки,

А ты открывай им, ворам, эфиопам!

Приходят врозь, приходят скопом,

И каждый выложит сотни причин, —

Пусти его в рай, дай ангельский чин…

Пошли, пошли! Не для вашей шайки,

Мошенники, висельники, попрошайки,

Построены эти хоромы господни, —

Вас дьявол ждет у себя в преисподней!

Проваливайте поживее! Слыхали?

Вам место в чертовом пекле, в подвале!..»

❉❉❉❉

Брюзжал старик, но сердитый тон

Ему не давался. В конце концов он

К душе обратился вполне сердечно:

«Душа, бедняжка, ты-то, конечно,

Не пара какому-нибудь шалопаю…

Ну, ну! Я просьбе твоей уступаю:

Сегодня день рожденья мой,

И — пользуйся моей добротой.

Откуда ты родом? Город? Страна?

Затем ты мне сказать должна,

Была ли ты в браке: часто бывает,

Что брачная пытка грехи искупает:

Женатых не жарят в адских безднах,

Не держат подолгу у врат небесных».

❉❉❉❉

Душа отвечала: «Из прусской столицы

Из города я Берлина. Струится

Там Шпрее-речонка, — обычно летом

Она писсуаром служит кадетам.

❉❉❉❉

Так плавно течет она в дождь, эта речка!..

Берлин вообще недурное местечко!

Там числилась я приват-доцентом,

Курс философии читала студентам, —

И там на одной институтке женилась,

Что вовсе не по-институтски бранилась,

Когда не бывало и крошки в дому.

Оттого и скончалась я и мертва потому».

❉❉❉❉

Воскликнул Петр: «Беда! Беда!

Занятие это — ерунда!

Что? Философия? Кому

Она нужна, я не пойму!

И недоходна ведь и скучна,

К тому же ересей полна;

С ней лишь сомневаешься да голодаешь

И к черту в конце концов попадаешь.

Наплакалась, верно, и твоя Ксантупа

Немало по поводу постного супа,

В котором — признайся — хоть разок

Попался ли ей золотой глазок?

Ну, успокойся. Хотя, ей-богу,

— Мне и предписано очень строго

Всех, причастных так иль иначе

К философии, тем паче —

Еще к немецкой, безбожной вашей,

С позором гнать отсюда взашей, —

Но ты попала на торжество,

На день рожденья моего,

Как я сказал. И не хочется что-то

Тебя прогонять, — сейчас ворота

Тебе отопру…

Живей — ступай!…

Теперь, счастливица, гуляй

С утра до вечера по чудесным

Алмазным мостовым небесным,

Фланируй себе, мечтай, наслаждайся,

Но только — помни: не занимайся

Тут философией, — хуже огня!

Скомпрометируешь страшно меня.

Чу! Ангелы ноют. На лике

Изобрази восторг великий.

❉❉❉❉

А если услышишь архангела пенье,

То вся превратись в благоговенье.

Скажи: «От такого сопрано — с ума

Сошла бы и Малибран сама!»

А если поет херувим, серафим,

То поусердней хлопай им,

Сравнивай их с синьором Рубини,

И с Марио, и с Тамбурини.

Не забудь величать их «eccelence»,1

Не преминь преклонить коленце.

Попробуйте, в душу певцу залезьте, —

Он и на небе чувствителен к лести!

Впрочем, и сам дирижер вселенной

Любит внимать, говоря откровенно,

Как хвалят его, господа бога,

Как славословят его премного

И как звенит псалом ему

В густейшем ладанном дыму.

❉❉❉❉

Не забывай меня. А надоест

Тебе вся роскошь небесных мест, —

Прошу ко мне — сыграем в карты,

В любые игры, вплоть до азартных:

В «ландскнехта», в «фараона»… Ну,

И выпьем… Только, entre nous,2

Запомни: если мимоходом

Бог тебя спросит, откуда ты родом,

И не Берлина ли ты уроженка,

Скажи лучше — мюнхенка или венка».

❉❉❉❉