В Англии

Диане и Алану Майерс  

❉❉❉❉

I. Брайтон-рок  

❉❉❉❉

Ты возвращаешься, сизый цвет ранних сумерек. Меловые  
скалы Сассекса в море отбрасывают запах сухой травы и  
длинную тень, как ненужную черную вещь. Рябое  
море на сушу выбрасывает шум прибоя  
и остатки ультрамарина. Из сочетанья всплеска  
лишней воды с лишней тьмой возникают, резко  
выделяя на фоне неба шпили церквей, обрывы  
скал, эти сизые, цвета пойманной рыбы,  
летние сумерки; и я прихожу в себя. В зарослях беззаботно  
вскрикивает коноплянка. Чистая линия горизонта  
с облаком напоминает веревку с выстиранной рубашкой,  
и танкер перебирает мачтами, как упавший  
на спину муравей. В сознании всплывает чей-то  
телефонный номер — порванная ячейка  
опустевшего невода. Бриз овевает щеку.  
Мертвая зыбь баюкает беспокойную щепку,  
и отражение полощется рядом с оцепеневшей лодкой.  
В середине длинной или в конце короткой  
жизни спускаешься к волнам не выкупаться, но ради  
темно-серой, безлюдной, бесчеловечной глади,  
схожей цветом с глазами, глядящими, не мигая,  
на нее, как две капли воды. Как молчанье на попугая.  

❉❉❉❉

II. Северный Кенсингтон  

❉❉❉❉

Шорох «Ирландского времени», гонимого ветром по  
железнодорожным путям к брошенному депо,  
шелест мертвой полыни, опередившей осень,  
серый язык воды подле кирпичных десен.  
Как я люблю эти звуки — звуки бесцельной, но  
длящейся жизни, к которым уже давно  
ничего не прибавить, кроме шуршащих галькой  
собственных грузных шагов. И в небо запустишь гайкой.  
Только мышь понимает прелести пустыря —  
ржавого рельса, выдернутого штыря,  
проводов, не способных взять выше сиплого до-диеза,  
поражения времени перед лицом железа.  
Ничего не исправить, не использовать впредь.  
Можно только залить асфальтом или стереть  
взрывом с лица земли, свыкшегося с гримасой  
бетонного стадиона с орущей массой.  
И появится мышь. Медленно, не спеша,  
выйдет на середину поля, мелкая, как душа  
по отношению к плоти, и, приподняв свою  
обезумевшую мордочку, скажет «не узнаю».  

❉❉❉❉

III. Сохо  

❉❉❉❉

В венецианском стекле, окруженном тяжелой рамой,  
отражается матовый профиль красавицы с рваной раной  
говорящего рта. Партнер созерцает стены,  
где узоры обоев спустя восемь лет превратились в «Сцены  
скачек в Эпсоме». — Флаги. Наездник в алом  
картузе рвется к финишу на полуторагодовалом  
жеребце. Все слилось в сплошное пятно. В ушах завывает ветер.  
На трибунах творится невообразимое… — «не ответил  
на второе письмо, и тогда я решила…» Голос  
представляет собой борьбу глагола с  
ненаставшим временем. Молодая, худая  
рука перебирает локоны, струящиеся, не впадая  
никуда, точно воды многих  
рек. Оседлав деревянных четвероногих,  
вокруг стола с недопитым павшие смертью храбрых  
на чужих простынях джигитуют при канделябрах  
к подворотне в -ском переулке, засыпанном снегом. — Флаги  
жухнут. Ветер стихает; и капли влаги  
различимы становятся у соперника на подбородке,  
и трибуны теряются из виду… — В подворотне  
светит желтая лампочка, чуть золотя сугробы,  
словно рыхлую корочку венской сдобы. Однако, кто бы  
ни пришел сюда первым, колокол в переулке  
не звонит. И подковы сивки или каурки  
в настоящем прошедшем, даже достигнув цели,  
не оставляют следов на снегу. Как лошади карусели.  

❉❉❉❉

IV. Ист Финчли  

❉❉❉❉

Вечер. Громоздкое тело движется в узкой,  
стриженной под полубокс аллее с рядами фуксий  
и садовой герани, точно дредноут в мелком  
деревенском канале. Перепачканный мелом  
правый рукав пиджака, так же как самый голос,  
выдает род занятий — «Розу и гладиолус  
поливать можно реже, чем далии и гиацинты,  
раз или два в неделю». И он мне приводит цифры  
из «Советов любителю-садоводу»  
и строку из Вергилия. Земля поглощает воду  
с неожиданной скоростью, и он прячет глаза. В гостиной,  
скупо обставленной, нарочито пустынной,  
жена — он женат вторым браком, — как подобает женам,  
раскладывает, напевая, любимый Джоном  
Голсуорси пасьянс «Паук». На стене акварель: в воде  
отражается вид моста неизвестно где.  

❉❉❉❉

Всякий живущий на острове догадывается, что рано  
или поздно все это кончается; что вода из-под крана,  
прекращая быть пресной, делается соленой,  
и нога, хрустевшая гравием и соломой,  
ощущает внезапный холод в носке ботинка.  
В музыке есть то место, когда пластинка  

❉❉❉❉

начинает вращаться против движенья стрелки.  
И на камине маячит чучело перепелки,  
понадеявшейся на бесконечность лета,  
ваза с веточкой бересклета  
и открытки с видом базара где-то в Алжире — груды  
пестрой материи, бронзовые сосуды,  
сзади то ли верблюды, то ли просто холмы;  
люди в тюрбанах. Не такие, как мы.  

❉❉❉❉

Аллегория памяти, воплощенная в твердом  
карандаше, зависшем в воздухе над кроссвордом.  
Дом на пустынной улице, стелящейся покато,  
в чьих одинаковых стеклах солнце в часы заката  
отражается, точно в окне экспресса,  
уходящего в вечность, где не нужны колеса.  
Милая спальня (между подушек — кукла),  
где ей снятся ее «кошмары». Кухня;  
издающая запах чая гудящая хризантема  
газовой плитки. И очертания тела  
оседают на кресло, как гуща, отделяющаяся от жижи.  

❉❉❉❉

Посредине абсурда, ужаса, скуки жизни  
стоят за стеклом цветы, как вывернутые наизнанку  
мелкие вещи — с розой, подобно знаку  
бесконечности из-за пучка восьмерок,  
с колесом георгина, буксующим меж распорок,  
как расхристанный локомотив Боччони,  
с танцовщицами-фуксиями и с еще не  
распустившейся далией. Плавающий в покое  
мир, где не спрашивают «что такое?  
что ты сказал? повтори» — потому что эхо  
возвращает того воробья неизменно в ухо  
от китайской стены; потому что ты  
произнес только одно: «цветы».  

❉❉❉❉

V. Три рыцаря  

❉❉❉❉

В старой ротонде аббатства, в алтаре, на полу  
спят вечным сном три рыцаря, поблескивая в полу-  
мраке ротонды, как каменные осетры,  
чешуею кольчуги и жабрами лат. Все три  
горбоносы и узколицы, и с головы до пят  
рыцари: в панцире, шлеме, с длинным мечом. И спят  
дольше, чем бодрствовали. Сумрак ротонды. Руки  
скрещены на груди, точно две севрюги.  

❉❉❉❉

За щелчком аппарата следует вспышка — род  
выстрела (все, что нас отбрасывает вперед,  
на стену будущего, есть как бы выстрел). Три  
рыцаря, не шелохнувшись, повторяют внутри  
камеры то, что уже случилось — либо при Пуатье,  
либо в святой земле: путешественник в канотье  
для почивших за-ради Отца и Сына  
и Святого Духа ужаснее сарацина.  

❉❉❉❉

Аббатство привольно раскинулось на берегу реки.  
Купы зеленых деревьев. Белые мотыльки  
порхают у баптистерия над клумбой и т. д.  
Прохладный английский полдень. В Англии, как нигде,  
природа скорее успокаивает, чем увлекает глаз;  
и под стеной ротонды, как перед раз  
навсегда опустившимся занавесом в театре,  
аплодисменты боярышника ты не разделишь на три.  

❉❉❉❉

VI. Йорк  

❉❉❉❉

W. H. A.  

❉❉❉❉

Бабочки северной Англии пляшут над лебедою  
под кирпичной стеною мертвой фабрики. За средою  
наступает четверг, и т. д. Небо пышет жаром,  
и поля выгорают. Города отдают лежалым  
полосатым сукном, георгины страдают жаждой.  
И твой голос — «Я знал трех великих поэтов. Каждый  
был большой сукин сын» — раздается в моих ушах  
с неожиданной четкостью. Я замедляю шаг  

❉❉❉❉

и готов оглянуться. Скоро четыре года,  
как ты умер в австрийской гостинице. Под стрелкой перехода  
ни души: черепичные кровли, асфальт, известка,  
тополя. Честер тоже умер — тебе известно  
это лучше, чем мне. Как костяшки на пыльных счетах,  
воробьи восседают на проводах. Ничто так  
не превращает знакомый подъезд в толчею колонн,  
как любовь к человеку; особенно, если он  

❉❉❉❉

мертв. Отсутствие ветра заставляет тугие листья  
напрягать свои мышцы и нехотя шевелиться.  
Танец белых капустниц похож на корабль в бурю.  
Человек приносит с собою тупик в любую  
точку света; и согнутое колено  
размножает тупым углом перспективу плена,  
как журавлиный клин, когда он берет  
курс на юг. Как все движущееся вперед.  

❉❉❉❉

Пустота, поглощая солнечный свет на общих  
основаньях с боярышником, увеличивается наощупь  
в направленьи вытянутой руки, и  
мир сливается в длинную улицу, на которой живут другие.  
В этом смысле он — Англия. Англия в этом смысле  
до сих пор Империя и в состояньи — если  
верить музыке, булькающей водой, —  
править морями. Впрочем — любой средой.  

❉❉❉❉

Я в последнее время немного сбиваюсь, скалюсь  
отраженью в стекле витрины; покамест палец  
набирает свой номер, рука опускает трубку.  
Стоит закрыть глаза, как вижу пустую шлюпку,  
замерзшую на воде посредине бухты.  
Выходя наружу из телефонной будки,  
слышу голос скворца, в крике его — испуг.  
Но раньше, чем он взлетает, звук  

❉❉❉❉

растворяется в воздухе. Чьей беспредметной сини  
и сродни эта жизнь, где вещи видней в пустыне,  
ибо в ней тебя нет. И вакуум постепенно  
заполняет местный ландшафт. Как сухая пена,  
овцы покоятся на темнозеленых волнах  
йоркширского вереска. Кордебалет проворных  
бабочек, повинуясь невидимому смычку,  
мельтешит над заросшей канавой, не давая зрачку  

❉❉❉❉

ни на чем задержаться. И вертикальный стебель  
иван-чая длинней уходящей на север  
древней Римской дороги, всеми забытой в Риме.  
Вычитая из меньшего большее, из человека — Время,  
получаешь в остатке слова, выделяющиеся на белом  
фоне отчетливей, чем удается телом  
это сделать при жизни, даже сказав «лови!».  

❉❉❉❉

Что источник любви превращает в объект любви.  

❉❉❉❉

VII  

❉❉❉❉

Английские каменные деревни.  
Бутылка собора в окне харчевни.  
Коровы, разбредшиеся по полям.  
Памятники королям.  

❉❉❉❉

Человек в костюме, побитом молью,  
провожает поезд, идущий, как все тут, к морю,  
улыбается дочке, уезжающей на Восток.  
Раздается свисток.  

❉❉❉❉

И бескрайнее небо над черепицей  
тем синее, чем громче птицей  
оглашаемо. И чем громче поет она,  
тем все меньше видна.  

❉❉❉❉

1976  

❉❉❉❉

* Датировано по переводу в PS ( в СИБ).  

❉❉❉❉