Кукольный театр

Я в кукольном театре. Предо мной,

Как тени от качающихся веток,

Исполненные прелестью двойной,
Меняются толпы марионеток.

Их каждый взгляд рассчитанно-правдив,

Их каждый шаг правдоподобно-меток.
Чувствительность проворством заменив,

Они полны немого обаянья,

Их modus operandi прозорлив.
Понявши все изящество молчанья,

Они играют в жизнь, в мечту, в любовь,

Без воплей, без стихов, и без вещанья,
Убитые, встают немедля вновь,

Так веселы и вместе с тем бездушны,

За родину не проливают кровь.
Художественным замыслам послушны,

Осуществляют формулы страстей,

К добру и злу, как боги, равнодушны.
Перед толпой зевающих людей,

Исполненных звериного веселья,

Смеется в каждой кукле Чародей.
Любовь людей — отравленное зелье,

Стремленья их — верченье колеса,

Их мудрость — тошнотворное похмелье.
Их мненья — лай рассерженного пса,

Заразная их дружба истерична,

Узка земля их, низки небеса.
А здесь — как все удобно и прилично,

Какая в смене смыслов быстрота,

Как жизнь и смерть мелькают гармонично!
Но что всего важнее, как черта,

Достойная быть правилом навеки,

Вся цель их действий — только красота.
Свободные от тягостной опеки

Того, чему мы все подчинены,

Безмолвные они «сверхчеловеки».
В волшебном царстве мертвой тишины

Один лишь голос высшего решенья

Бесстрастно истолковывает сны.
Все зримое — игра воображенья,

Различность многогранности одной,

В несчетный раз — повторность отраженья.
Смущенное жестокой тишиной,

Которой нет начала, нет предела,

Сознанье сны роняет пеленой.
Обман души, прикрытый тканью тела,

Картинный переменчивый туман,

Свободный жить — до грани передела.
Святой Антоний, Гамлет, Дон Жуан,

Макбет, Ромео, Фауст — привиденья,

Которым всем удел единый дан:—
Путями страсти, мысли, заблужденья,

Изображать бесчисленность идей,

Калейдоскоп цветистого хотенья.
Святой, мудрец, безумец, и злодей,

Равно должны играть в пределах клетки,

И представлять животных и людей.
Для кукол — куклы, все — марионетки,

Театр в театре, сложный сон во сне,

Мы с Дьяволом и Роком — однолетки.
И что же? Он, глядящий в тишине,

На то, что создал он в усладу зренья,

Он счастлив? Он блаженствует вполне?
Он полон блеска, смеха, и презренья?