К Эмилии

Подруга милая моей судьбы смиренной,

Которою меня бог щедро наградил!

Ты хочешь, чтобы я, спокойством усыпленный

Для света и для муз, талант мой пробудил

И людям о себе напомнил бы стихами.

О чем же мне писать? В душе моей одна,

Одна живая мысль; я разными словами

Могу сказать одно: душа моя полна

Любовию святой, блаженством и тобою, —

Другое кажется мне скучной суетою.

Сказав тебе: люблю! уже я всё сказал.

Любовь и счастие в романах говорливы,

Но в истине своей и в сердце молчаливы.

Когда я счастие себе воображал,

Когда искал его под бурным небом света,

Тогда о прелестях сокрытого предмета

Я часто говорил; играл умом своим

И тени прибирать любил одне к другим,

В отсутствии себя портретом утешая;

Тогда я счастлив был, о счастии мечтая:

Мечта приятна нам, когда она жива.

Но ныне, милый друг, сильнейшие слова

Не могут выразить сердечных наслаждений,

Которые во всем с тобою нахожу.

Блаженство предо мной: я на тебя гляжу!

Считаю радости свои числом мгновений,

Не думая о том, как их изображать.

Любовник может ли любовницу писать?

Картина пишется для взора, а не чувства,

И сердцу угодить, не станет ввек искусства.

Но если б я и мог, любовью вдохновен,

В стихах своих излить всю силу, нежность жара,

Которым твой супруг счастливый упоен,

И кистию живой и чародейством дара

Всё счастие свое, как в зеркале, явить,

Не думай, чтобы тем я мог других пленить.

Ах, нет! сердечный звук столь тих, что он невнятен

В мятежных суетах и в хаосе страстей.

Кто истинно блажен, тот свету неприятен,

Служа сатирою почти на всех людей.

Столь редко счастие! и столь несправедливы

Понятия об нем! Иначе кто, в сребре,

В приманках гордости, в чинах и при дворе,

Искал бы здесь его? Умы самолюбивы:

Я спорить не хочу; но мне позволят быть

Довольным в хижине, любимым — и любить!

Так пастырь с берега взирает на волненья

Нептуновых пучин и видит корабли

Игралищем стихий, желает им спасенья,

Но рад, что он стоит надежно на земли.

Нет, нет, мой милый друг! сердечное блаженство

Желает тишины, а музы любят шум;

Не истина, но блеск в поэте совершенство,

И ложь красивая пленяет светский ум

Скорее, чем язык простой, нелицемерный,

Которым говорят правдивые сердца.

Сказав, что всякий день, с начала до конца,

Мы любим быть одни; что мы друг другу верны

Во всех движениях открытая души;

Сказав, что все для нас минуты хороши,

В которые никто нам не мешает вольно

Друг с другом говорить, друг друга целовать,

Ласкаться взорами, задуматься, молчать;

Сказав, что малого всегда для нас довольно;

Что мы за всё, за всё творца благодарим,

Не просим чуждого, но счастливы своим,

Моля его, чтоб он без всяких прибавлений

Оставил всё, как есть, в самих нас и вокруг, —

Я вкусу знатоков не угожу, мой друг!

Где тут Поэзия? где вымысл украшений?

Я истину скажу; но кто поверит ей?

Когда пылающий любовник (часто мнимый)

Стихами говорит любовнице своей,

Что для него она предмет боготворимый,

Что он единственно к ней страстию живет,

За нежный взор ее короны не возьмет,

И прочее, — тогда ему иной поверит:

Любовник, думают, в любви не лицемерит;

Обманывает он себя, а не других.

Но чтоб супружество для сердца было раем;

Чтоб в мирной тишине приятностей своих

Оно казалося всегда цветущим маем,

Без хлада и грозы; чтоб нежный Гименей

Был страстен, и еще сильнее всех страстей, —

То люди назовут бессовестным обманом.

История любви там кажется романом,

Где всё романами и дышит и живет.

Нет, милая! любовь супругов так священна,

Что быть должна от глаз нечистых сокровенна;

Ей сердце — храм святой, свидетель — бог, не свет;

Ей счастье — друг, не Феб, друг света и притворства:

Она по скромности не любит стихотворства.

❉❉❉❉