Твой путь

I  

❉❉❉❉

… И все осталось там — за белым-белым,  
за тем январским ледовитым днем.  
О, как я жить решилась, как я смела!  
Ведь мы давно условились: вдвоем.  

❉❉❉❉

………..  

❉❉❉❉

А тот, который с августа запомнил  
сквозь рупора звеневший голос мой,—  
зачем-то вдруг нашел меня и поднял,  
со снега поднял и привел домой.  

❉❉❉❉

Как в притчах позабытых и священных,  
пред путником, который изнемог,  
ты встал передо мною на колено  
и обувь снял с моих отекших ног;  
высокое сложил мне изголовье,  
чтоб легче сердцу было по ночам,  
и лег в ногах, окоченевший сам,  
и ничего не называл любовью…  

❉❉❉❉

II  

❉❉❉❉

Я знаю, слишком знаю это зданье.  
И каждый раз, когда иду сюда,  
все кажется, что вышла на свиданье  
сама с собой, такой же, как тогда.  

❉❉❉❉

Но это больше, чем воспоминанье.  

❉❉❉❉

Я не боюсь самой себя — вчерашней.  
На все отвечу, если уж пришла,—  
вот этой серой, беспощадной, страшной,  
глядящей из блокадного угла.  

❉❉❉❉

Я той боюсь, которая однажды  
на Мамисоне *  
искрящимся днем  
глядела в мир с неукротимой жаждой  
и верила во всем ему, во всем…  

❉❉❉❉

Но это больше, чем воспоминанье.  
Я не о ней.  
Я о гранитном зданье.  

❉❉❉❉

Здесь, как в бреду, все было смещено:  
здесь умирали, стряпали и ели,  
а те, кто мог еще  
вставать с постелей,  
пораньше утром,  
растемнив окно,  
в кружок усевшись,  
перьями скрипели.  

❉❉❉❉

Отсюда передачи шли на город —  
стихи, и сводки,  
и о хлебе весть.  
Здесь жили дикторы и репортеры,  
поэт, артистки…  
Всех не перечесть.  

❉❉❉❉

Они давно покинули жилища  
там, где-то в недрах города,  
вдали;  
они одни из первых на кладбища  
последних родственников отвезли  
и, спаяны сильней, чем кровью рода,  
родней, чем дети одного отца,  
сюда зимой сорок второго года  
сошлись — сопротивляться до конца.  

❉❉❉❉

Здесь, на походной койке-раскладушке,  
у каменки, блокадного божка,  
я новую почувствовала душу,  
самой мне непонятную пока.  
Я здесь стихи горчайшие писала,  
спеша, чтоб свет использовать дневной…  
Сюда, в тот день,  
когда я в снег упала,  
ты и привел бездомную — д о м о й.  

❉❉❉❉

—  
* Мамисонский перевал — один из самых высоких и кра-  
сивых перевалов на Кавказе.  

❉❉❉❉

III  

❉❉❉❉

… По сумрачным утрам  
ты за водой ходил на льдистый Невский,  
где выл норд-вест,  
седой, косматый, резкий,  
и запах гари стлался по дворам.  
Стоял, пылая, город.  
В семь утра  
темнел скелет  
Гостиного двора.  

❉❉❉❉

………..  

❉❉❉❉

И на Литейном был один источник.  
Трубу прорвав, подземная вода  
однажды с воплем вырвалась из почвы  
и поплыла, смерзаясь в глыбы льда.  
Вода плыла, гремя и коченея,  
и люди к стенам жались перед нею,  
но вдруг один, устав пережидать,—  
наперерез пошел  
по корке льда,  
ожесточась пошел,  
но не прорвался,  
а, сбит волной,  
свалился на ходу,  
и вмерз в поток,  
и так лежать остался  
здесь,  
на Литейном,  
видный всем,—  
во льду.  

❉❉❉❉

А люди утром прорубь продолбили  
невдалеке  
и длинною чредой  
к его прозрачной ледяной могиле  
до марта приходили за водой.  
Тому, кому пришлось когда-нибудь  
ходить сюда,— не говори: «Забудь».  
Я знаю все. Я тоже там была,  
я ту же воду жгучую брала  
на улице, меж темными домами,  
где человек, судьбы моей собрат,  
как мамонт, павший сто веков назад,  
лежал, затертый городскими льдами.  

❉❉❉❉

… Вот так настал,  
одетый в кровь и лед,  
сорок второй, необоримый год.  
О, год ожесточенья и упорства!  
Лишь насмерть,  
насмерть всюду встали мы.  
Год Ленинграда,  
год его зимы,  
год Сталинградского  
единоборства.  

❉❉❉❉

IV  

❉❉❉❉

В те дни исчез, отхлынул б ы т.  
И смело  
в права свои вступило б ы т и е.  
А я жила.  
Изнемогало тело,  
и то сияло, то бессильно тлело  
сознание смятенное мое.  
Сжималась жизнь во мне…  
Совсем похоже,  
как древняя шагреневая кожа  
с неистовой сжималась быстротою,  
едва владелец — бедный раб ее —  
любое, незапретное, простое  
осуществлял желание свое.  
Сжималась жизнь…  
Так вот что значит — смерть:  
не сметь желать.  
С а м о й — совсем не сметь.  

❉❉❉❉

Ну что же, пусть.  
Я все равно устала,  
я все равно не этого ждала  
на тех далеких горных перевалах,  
под небосводом синего стекла,  
там, где цветок глядел из-за сугроба,  
где в облаках, на кромке крутизны,  
мы так тогда прекрасны были оба,  
так молоды, бесстрашны и сильны…  

❉❉❉❉

… Все превратилось вдруг в воспоминанье:  

❉❉❉❉

вся жизнь,  

❉❉❉❉

все чувства,  

❉❉❉❉

даже я сама,  

❉❉❉❉

пока вокруг в свирепом ожиданье  
стоят враги, безумствует зима,  
и надо всем —  
сквозь лед, и бред, и ночи,  
не погасить его, не отойти —  
рублевский лик и стынущие очи  
того, кому не сказано:  
«Прости!»  
Того, кто был со мной на перевале,  
на одиноком блещущем пути,  
и умер здесь, от голода, в подвале,  
а я —  
я не могла его спасти…  

❉❉❉❉

… Еще хотелось повидать сестру.  
Я думала о ней с такой любовью,  
что стало ясно мне: на днях — умру.  
То кровь тоскует по родимой крови.  

❉❉❉❉

Но незнакомый, чей-то, не родной,  
ты ближе всех, ты рядом был со мной.  
И ты не утешал меня.  
Ночами,  
когда, как все, утратив радость слез,  
от горя корчась, я почти мычала,  
ни рук моих не гладил, ни волос.  
Ты сам, без просьб,  
как будто б стал на страже  
глухого отчужденья моего;  
ты не коснулся ревностью его  
и не нарушил нежностию даже.  

❉❉❉❉

Ты просто мне глоток воды горячей  
давал с утра,  
и хлеба,  
и тетрадь  
и заставлял писать для передачи:  
ты просто не давал мне умирать…  

❉❉❉❉

Не знаю — как, но я на дне страданья,  
о мертвом счастье бредя, о тепле,  
открыла вдруг, что ты — мое желанье,  
последнее желанье на земле.  

❉❉❉❉

Я так хочу.  
Я так хочу сама.  
Пускай, озлясь, грозится мне зима,  
что радости вместить уже не сможет  
остаток жизни —  
мстительная кожа,—  
я так хочу.  
Пускай сойдет на нет:  
мне мерзок своеволия запрет.  

❉❉❉❉

Я даже пела что-то в этот вечер,  
почти забытое, у огонька,  
цветным платком плотней укрыла плечи  
и темный рот подкрасила слегка.  

❉❉❉❉

В тот самый день сказал ты мне смущаясь:  
— А все считают, ты — моя жена…—  
И люди нас не попрекнули счастьем  
в том городе,  
где бредила война.  

❉❉❉❉

V  

❉❉❉❉

Мы жили высоко — седьмой этаж.  
Отсюда был далёко виден город.  
Он обгоревший, тихий был и гордый,  
пустынный был  
и весь, до пепла,— наш.  

❉❉❉❉

А мы ходили в Летний по грибы,  
где, как в бору, кукушка куковала.  
Возили реже мертвых.  
Но гробы  
не появлялись: сил недоставало  
на этот древний горестный обряд.  
О нем забыл блокадный Ленинград.  
И первый гроб, обитый кумачом,  
проехавший на катафалке красном,  
обрадовал людей: нам стало ясно,  
что к жизни возвращаемся и мы  
из недр нечеловеческой зимы.  

❉❉❉❉

О нет, я не кощунствую!  
Так было!  
Нам все о жизни яростно твердило,  
и, точно дар торжественный,— для нас  
все на земле  
явилось  
в первый раз.  
И солнце мы впервые увидали,  
и с наших крыш,  
постов сторожевых,—  
Большой Земли мерцающие дали  
в румяных зорях,  
в дымке синевы.  

❉❉❉❉

До стона,  
до озноба,  
до восторга  
мы вглядывались в эту синеву…  

❉❉❉❉

Прекрасная!  
Нельзя тебя отторгнуть.  
Ты — это жизнь.  
Ты есть — и я живу.  

❉❉❉❉

… Я помню час, когда, толкнув рукой  
окошко, перекрещенное слепо,  
я в одичавший зимний угол свой  
впустила полднем дышащее небо.  
Я отойти не смела от окна!  
Слепорожденный  
в первый день прозренья  
глядел бы так,  
с таким же изумленьем  
на все, что знал под именем «весна»!  

❉❉❉❉

VI  

❉❉❉❉

… А в темноте, почти касаясь кровли,  
всю ночь снаряды бешеные шли,  
так метров семь над сонной нашей кровью,  
и, рушились то близко, то вдали.  
Ты рядом спал, как спал весь город — камнем,  
сменясь с дежурства.  
Мы с утра в бою…  
Как страшно мне.  
Услышав свист, руками  
я прикрываю голову твою.  
Невольный жест, напрасный — знаю, знаю…  
А ночь светла.  
И над лицом твоим  
с тысячелетней нежностью склоняясь,  
я тороплюсь налюбоваться им.  
Я тороплюсь, я знаю, что сосчитан  
свиданья срок.  
Разлука настает.  
Но ты не знай…  
Спи под моей защитой,  
солдат уставший,  
муж,  
дитя мое…  

❉❉❉❉

Три выстрела — три грохота подряд.  
Поблизости… Пока не в наш квадрат…  
… А рядом, в изголовье надо мною,  
охапка веток, полная весною,—  
ты с фронта, из Рыбацкого, принес…  
Как пахнут листья, господи, — до слез!  
Так ты вернулась, встала в изголовье,  
о молодость… твой запах узнаю.  
Сплети ж с моей сегодняшней любовью  
всю чистоту и трепетность твою,  
верни мне все…  
Свистит. Опять фугас!  
Сюда идет… Враг обнаружил нас,  
засек,  
нашел,  
сюда кладет снаряды,  
невидимый,  
нацелился в упор  
откуда-то из гатчинского сада,  
от царскосельских дремлющих озер,—  
сюда идет…  
В ночной молочной дымке  
я узнаю, безносый невидимка,  
тебя.  
Ты приходил ко мне зимой.  
Свистишь?  
Свисти.  
Я принимаю бой.  

❉❉❉❉

Ты утопить хотел меня в отеке.  
Ты до костей обтягивал мне щеки.  
Ты мне глаза мои вдавил в глазницы,  
ты зубы мне расшатывал во рту,  
ты гнал меня в подвалы,  
в темноту,  
под свод психиатрической больницы…  
Но меж развалин горестных и дымных,  
в ожогах вся,  
в рубцах, в крови, в золе,  
я поднялась,  
как все,— неистребима,  
с неистребимой верностью Земле,  
и здесь, под этой обреченной крышей,  
нашла возлюбленного своего.  
Он рядом спит.  
Он жив.  
Он мирно дышит.  
Я ни за что не разбужу его.  

❉❉❉❉

Что может враг? Разрушить и убить.  
И только-то?  
А я могу любить,  
а мне не счесть души моей богатства,  
а я затем хочу и буду жить,  
чтоб всю ее,  
как дань людскому братству,  
на жертвенник всемирный положить.  
Грозишь?  
Грози.  
Свисти со всех сторон.  
Мы победили.  
Ты приговорен.  

❉❉❉❉

Обстрел затих.  
Зарею полон город,  
сменяются усталые дозоры,  
на улицах пустынно и светло.  
Сметают в кучи дворники стекло,  
и неустанным эхом повторен  
щемящий, тонкий, шаркающий звон,  
и радуги бегут по тротуарам  
в стеклянных брызгах.  
В городе весна,  
разбитым камнем пахнет и пожаром,  
в гранитный берег плещется волна,  
как сотни лет плескалась. Тишина.  

❉❉❉❉

… О девочка с вершины Мамисона,  
что знала ты о счастии?  
Оно  
неласково,  
сурово и бессонно  
и с гибелью порой сопряжено.  
Пред ним ничто — веселье.  
Радость — прах.  
Пред ним бессилен враг,  
и тлен,  
и страх.  

❉❉❉❉

Оно несет на крыльях лебединых  
к таким неугасающим вершинам,  
к столь одиноким, нежным и нагим,  
что боги позавидовали б им.  

❉❉❉❉

Я счастлива.  
И все яснее мне,  
что я всегда жила для этих дней,  
для этого жестокого расцвета.  
И гордости своей не утаю,  
что рядовым вошла  
в судьбу твою,  
мой город,  
в званье твоего поэта.  

❉❉❉❉

Не ты ли сам зимой библейски грозной  
меня к траншеям братским подозвал  
и, весь окостеневший и бесслезный,  
своих детей оплакать приказал.  
И там, где памятников ты не ставил,  
где счесть не мог,  
где никого не славил,  
где снег лежал  
от зарев розоватый,  
где выгрызал траншеи экскаватор  
и динамит на помощь нам, без силы,  
пришел,  
чтоб землю вздыбить под могилы,  
там я приказ твой гордый выполняла…  
Неся избранье трудное свое,  
из недр души  
я стих свой выдирала,  
не пощадив живую ткань ее…  

❉❉❉❉

И ясно мне судьбы моей веленье:  
своим стихом на много лет вперед  
я к твоему пригвождена виденью,  
я вмерзла  
в твой неповторимый лед.  

❉❉❉❉

… А тот,  
над кем светло и неустанно  
мне горевать, печалиться, жалеть,  
кого прославлю славой безымянной —  
немою славой, высшей на земле,—  
ты слит со всем, что больше жизни было  
мечта,  
душа,  
отчизна,  
бытие,—  
и для меня везде твоя могила  
и всюду — воскресение твое.  
Твердит об этом  
трубный глас Москвы,  
когда она,  
колебля своды ночи,  
как равных — славит павших и живых  
и Смерти — смертный приговор пророчит.  

❉❉❉❉

Апрель 1945  

❉❉❉❉

Категории стихотворения ✍Ольга Берггольц: Твой путь