Журавль

На площади в влагу входящего угла,

Где златом сияющая игла

Покрыла кладбище царей

Там мальчик в ужасе шептал: ей-ей!

Смотри закачались в хмеле трубы — те!

Бледнели в ужасе заики губы

И взор прикован к высоте.

Что? мальчик бредит наяву?

Я мальчика зову.

Но он молчит и вдруг бежит: — какие страшные

скачки!

Я медленно достаю очки.

И точно: трубы подымали свои шеи

Как на стене тень пальцев ворожеи.

Так делаются подвижными дотоле неподвижные

на болоте выпи

Когда опасность миновала.

Среди камышей и озерной кипи

Птица-растение главою закивала.

Но что же? скачет вдоль реки в каком-то вихре

Железный, кисти руки подобный крюк.

Стоя над волнами, когда они стихли,

Он походил на подарок на память костяку рук!

Часть к части, он стремится к вещам с неведомой еще

силой

Так узник на свидание стремится навстречу милой!

Железные и хитроумные чертоги, в каком-то

яростном пожаре,

Как пламень возникающий из жара,

На место становясь, давали чуду ноги.

Трубы, стоявшие века,

Летят,

Движеньям подражая червяка игривей в шалости

котят.

Тогда части поездов с надписью «для некурящих»

и «для служилых»

Остов одели в сплетенные друг с другом жилы

Железные пути срываются с дорог

Движением созревших осенью стручков.

И вот и вот плывет по волнам, как порог

Как Неясыть иль грозный Детинец от берегов

отпавшийся Тучков!

О Род Людской! Ты был как мякоть

В которой созрели иные семена!

Чертя подошвой грозной слякоть

Плывут восстанием на тя, иные племена!

Из желез

И меди над городом восстал, грозя, костяк

Перед которым человечество и все иное лишь пустяк,

Не более одной желёз.

Прямо летящие, в изгибе ль,

Трубы возвещают человечеству погибель.

Трубы незримых духов се! поют:

Змее с смертельным поцелуем была людская грудь

уют.

Злей не был и кощей

Чем будет, может быть, восстание вещей.

Зачем же вещи мы балуем?

Вспенив поверхность вод

Плывет наперекорь волне железно стройный плот.

Сзади его раскрылась бездна черна,

Разверсся в осень плод

И обнажились, выпав, зерна.

Угловая башня, не оставив глашатая полдня —

длинную пушку,

Птицы образует душку.

На ней в белой рубашке дитя

Сидит безумнее, летя. И прижимает к груди подушку.

Крюк лазает по остову

С проворством какаду.

И вот рабочий, над Лосьим островом,

Кричит безумный «упаду».

Жукообразные повозки,

Которых замысел по волнам молний сил гребет,

В красные и желтые раскрашенные полоски,

Птице дают становой хребет.

На крыше небоскребов

Колыхались травы устремленных рук.

Некоторые из них были отягощением чудовища зоба

В дожде летящих в небе дуг.

Летят как листья в непогоду

Трубы сохраняя дым и числа года.

Мост который гиератическим стихом

Висел над шумным городом,

Обяв простор в свои кова,

Замкнув два влаги рукава,

Вот медленно трогается в путь

С медленной походкой вельможи, которого обшита

золотом грудь,

Подражая движению льдины,

И им образована птицы грудина.

И им точно правит какой-то кочегар,

И может быть то был спасшийся из воды в рубахе

красной и лаптях волгарь,

С облипшими ко лбу волосами

И с богомольными вдоль щек из глаз росами.

И образует птицы кисть

Крюк, остаток от того времени, когда четверолапым

зверем только ведал жисть.

И вдруг бешеный ход дал крюку возница,

Точно когда кочегар геростратическим желанием

вызвать крушенье поезда соблазнится.

Много — сколько мелких глаз в глазе стрекозы —

оконные

Дома образуют род ужасной селезенки.

Зеленно грязный цвет ее исконный.

И где-то внутри их просыпаясь дитя оттирает глазенки.

Мотри! Мотри! дитя,

Глаза, протри!

У чудовища ног есть волос буйнее меха козы.

Чугунные решетки — листья в месяц осени,

Покидая место, чудовища меху дают ось они.

Железные пути, в диком росте,

Чудовища ногам дают легкие трубчатообразные кости.

Сплетаясь змеями в крутой плетень,

И длинную на город роняют тень.

Полеты труб были так беспощадно явки

Покрытые точками точно пиявки,

Как новобранцы к месту явки

Летели труб изогнутых пиявки,

Так шея созидалась из многочисленных труб.

И вот в союз с вещами летит поспешно труп.

Строгие и сумрачные девы

Летят, влача одежды, длинные как ветра сил напевы.

Какая-то птица шагая по небу ногами могильного

холма

С восьмиконечными крестами

Раскрыла далекий клюв

И половинками его замкнула свет

И в свете том яснеют толпы мертвецов

В союз спешащие вступить с вещами.

❉❉❉❉

❉❉❉❉

Могучий созидался остов.

Вещи выполняли какой-то давнишний замысел,

Следуя старинным предначертаниям.

Они торопились, как заговорщики,

Возвести на престол: кто изнемог в скитаниях,

Кто обещал:

«Я лалы городов вам дам и сел,

Лишь выполните, что я вам возвещал».

К нему слетались мертвецы из кладбищ

И плотью одевали остов железный.

Ванюша Цветочкин, то Незабудкин бишь

Старушка уверяла: «он летит болезный».

Изменники живых,

Трупы злорадно улыбались,

И их ряды, как ряды строевых,

Над площадью желчно колебались.

Полувеликан, полужуравель

Он людом грозно правил,

Он распростер свое крыло, как буря волокна

Путь в глотку зверя предуказан был человечку,

Как воздушинке путь в печку.

Над готовым погибнуть полем.

Узники бились головами в окна,

Моля у нового бога воли.

Свершился переворот. Жизнь уступила власть

Союзу трупа и вещи.

О человек! Какой коварный дух

Тебе шептал убийца и советчик сразу,

Дух жизни в вещи влей!

Ты расплескал безумно разум.

И вот ты снова данник журавлей.

Беды обступали тебя снова темным лесом,

Когда журавль подражал в занятиях повесам,

Дома в стиле ренессанс и рококо,

Только ягель покрывший болото.

Он пляшет в небо высоко.

В пляске пьяного сколота.

Кто не умирал от смеха, видя,

Какие выкидывает в пляске журавель коленца.

Но здесь смех приобретал оттенок безумия,

Когда видели исчезающим в клюве младенца.

Матери выводили

Черноволосых и белокурых ребят

И, умирая, во взоре ждали.

О дне от счастия лицо и концы уст зыбят.

Другие, упав на руки, рыдали

Старосты отбирали по жеребьевке детей —

Так важно рассудили старшины

И, набросав их, как золотистые плоды в глубь сетей,

К журавлю подымали в вышины.

Сквозь сетки ячейки

Опускалась головка, колыхая шелком волос.

Журавль, к людским пристрастись обедням,

Младенцем закусывал последним.

Учителя и пророки

Учили молиться, о необоримом говоря роке.

И крыльями протяжно хлопал

И порой людишек скучно лопал.

Он хохот клик вложил

В победное «давлю».

И, напрягая дуги, жил,

Люди молились журавлю.

Журавль пляшет звончее и гольче еще

Он людские крылом разметает полчища,

Он клюв одел остатками людского мяса.

Он скачет и пляшет в припадке дикого пляса.

Так пляшет дикарь под телом побежденного врага.

О, эта в небо закинутая в веселии нога.

Но однажды он поднялся и улетел в даль.

Больше его не видали.

❉❉❉❉

Категории стихотворения ✍Велимир Хлебников: Журавль