Плач остающегося в городе при виде переезжающих на дачу

Уж май. Весь Петербург сбирается на дачу.  
Все едут: я один смотрю и горько плачу.  
Все едут: я один, опальный сын земли,  
Жить должен в городе, томясь в сухой пыли,  
Средь раскаленных плит и толстых стен кирпичных,  
Понурив голову над грудой дел обычных!  
Уж пусть бы, думаю, богатство лишь одно  
На дачу ехало! Ему уж суждено  
Все блага пить! так нет; — туда ж несет и бедность  
Сбою лохмотьями обвернутую бледность,  
Свой волчий аппетит — природы щедрый дар,  
Своих чреватых жен и свой любовный жар.  
Весною бедность та в грязи со мною ж вязнет,  
А тут и поднялась и мимоездом дразнит  
Меня, бездачного. Мы едем: погляди! —  
Все это говорит, — а ты себе сиди!  
Какой прекрасный день! Как солнце светит ярко!  
Посмотришь: тянется с домашним скарбом воз  
И разной утварью наполненная барка, —  
И кофе пить спешит в страну лилей и роз  
С блаженной прачкою счастливая кухарка.  
И сколько чудных встреч на барке, на возу!  
Подушка встретилась со щеткою в тазу;  
Там, поглядишь, с бельем в союзе небывалом,  
Фарфор или хрусталь под старым одеялом;  
Перина и сундук знакомиться спешат,  
И сколько тайных чувств выходит на поверку:  
К кофейной мельнице тут ластится ушат,  
А тут тюфяк привстал и обнял этажерку;  
Там — хлама разного громадные узлы;  
И — что за дерзкий вид! — И стулья и столы  
Пред всею публикой (у них стыда ни крошки)  
Сцепились, ножки вверх, и ножки через ножки  
Продеты так и сяк, — трясутся, дребезжат,  
Являя чудный вид подвижных баррикад;  
Метла глядит в ведро и в спину трет гитару;  
Там «здравствуй» говорит корыто самовару,  
Который, уж давно не ездит со двора,  
Прегордо высунул Свой кран из — под ковра;  
С вещами дамскими вверху бечевкой тонкой  
Крест — накрест связаны картонка над картонкой,  
Где скипетр и венец из кружев, блонд и лент  
С державой газовой до времени сокрыты,  
Где все, пред чем потом поникнут без защиты  
И свежий прапорщик, и розовый студент.  
Вот едут курицы в корзине под лоханью,  
Вот глиняный горшок с чахоточной геранью!  
Ну вот, я думаю, поправится и та,  
Когда ее свезут в эдемские места!  
И эта тощая герань полуживая,  
Держась позадь всего, меж кадок и корыт,  
Колышется и, мне насмешливо кивая,  
«На дачу едем мы: прощайте! » — говорит,  
И кланяется всем проезжим и прохожим:  
«Прощайте! — говорит: — вас взять с собой не можем;  
На дачу едем мы». — И тронутый до слез,  
Глазами грустными слежу я этот воз.  
Вдруг взор мой поражен знакомым мне диваном,  
С горбатой спинкою, обтянутой сафьяном,  
Где прошлою зимой я часто восседал,  
Как в дремлющем кругу стихи свои читал;  
И словно Архимед, решивший вдруг задачу,  
Кричу: открыл! Они поехали на дачу —  
Они! — И стол их — вот! И этот мне знаком;  
Он был опорою моих торжеств минувших;  
В него я ударял, бывало, кулаком,  
Чтоб стих усилить мой и разбудить уснувших,  
А бедный стол страдал; на дачу едет он.  
Быть может, и диван в пружинах изнурен:  
Лечиться надобно. Все это поюнеет,  
Телесность всякая воскреснет, пополнеет  
И поздоровеет, — и в платьице ином  
Придется уширять прекрасных мест объем.  
Все вспрянет — каждая чуть дышащая личность,  
И бодрость петуха, и курицы яичность,  
Цыплята явятся. Не только мир живой,  
Но и бездушное как — будто обновится,  
И мебель дряблая, трещавшая зимой,  
Там трещины сожмет и в силах укрепиться.  
Воображаю я: приедет этот воз  
К жилищу, Скрытому под сению берез,  
И разгрузит свое торжественное лоно;  
Адель уж там — и ждет: она из пансиона  
Недавно вырвалась и вдруг на дачу — прыг!  
Сюда! Скорей — сюда! И нежный детский лик  
Сияет прелестью и новостью заботы.  
Помада, скляночки, флаконы, книги, ноты,  
Картонки, зеркало, собачка — все ли тут?  
И милой барышни все это подают.  
О кухне между тем ее maman хлопочет;  
Разбилось кое — что… дочь смотрит и хохочет:  
«Оставьте, — говорит, — оставьте всё! Да вы  
Взгляните, маменька, места — то каковы!  
Ведь это — прелести! Вам разве не понятно,  
Что воздухом одним питаться здесь приятно!  
На это время пусть уж будет позабыт  
Весь прозаический хозяйственный ваш быт! »  
А маменька — свое, все о своей потере  
Толкует, думает: к какой прибегнуть мере  
И все устроить так, чтобы не быть беде.  
«Где ж рынок? — говорит: — говядину — то где  
Мы будем покупать? Ты, Адичка, пустого  
Мне не рассказывай: захочется мясного! »  
А Адичка, давно стан легкий округля,  
Подвысив платьице и выправляя ножки,  
По полисаднику несется вдоль дорожки  
И делает шасси с припевом: тра — ля — ля.  
А там, преплыв Неву, у радостного брега  
Явилась ладия — род ноева ковчега —  
И высадку творит. А там уже давно  
Все наслаждается и все населено:  
Поутру на крыльцо с приветным звоном чашек  
Выносится поднос; кудрява, как барашек,  
Выходит Лидия; в пиджаке и в очках  
Эрнест, с дымящейся гаванною в зубах,  
Идёт с небрежностью, не чуждою претензий,  
И сел, раскинувшись под шапками гортензий;  
Проснулся самовар, зафыркал, заворчал,  
И с моккским нектаром кофейник зажурчал, —  
Живой источник сил и всякого здоровья,  
Тут масло, сливки, сыр — вся благодать коровья —  
Соседней фермы дар. Уж подан тайный знак  
Из меткого окна пригоженькой соседке…  
И пёстрый попинька, в своей качаясь клетке,  
В привет хозяину, уж прокричал: дурак!  
И Васька — старый кот, чтоб милую картину  
Дополнить, развалясь на солнце, выгнул спину  
И лёг философом; — он чужд огня в крови,  
Быв в юности лишён способности к любви.  
Но что картины все, без них — моих любимых —  
Сих истых дачников — детей неукротимых?  
Вот, вот они — друзья! В бездетности своей  
Я — старый холостяк — боготворю детей:  
Не этих скованных, одетых по рисунку,  
Учёных напоказ и вытянутых в струнку,  
Но этих маленьких разбойников земных,  
Растущих весело в разгульной их свободе,  
Где светской петли нет на детской их природе,  
И, кажется, что я люблю так крепко их,  
Как крепко не люблю разбойников больших.  
Творец мой! Как хорош раскинутый по дачам  
Сей шумный мир детей с их смехом, визгом, плачем!  
Вот вечер! Поглядишь: там садик, здесь балкон  
Приезжих группами приятно оживлён:  
Тут гости; в их кругу и старичок почтенный,  
С звездой и лысиной, совета президент,  
И Бетси, и Мими, и он — вышереченный —  
Тот свежий прапорщик и розовый студент.  
В саду скрипит качель; там сквозь деревьев ветки  
Блаженная чета мелькает у беседки.  
Вот август подойдёт, стемнеют вечера:  
Там музыка гремит, там — пенье, там — игра,  
Блестят фонарики и хлопают ракеты;  
У Излера восторг и прелестям нет сметы.  
Там угол оглашён весёлым звоном чаш;  
Там хохот; тут любовь; здесь шум и ералаш.  
О боже! Май настал, а я сижу и плачу  
При виде едущих на летний пир — на дачу.  

❉❉❉❉

1859  

❉❉❉❉

Категории стихотворения ✍Владимир Бенедиктов: Плач остающегося в городе при виде переезжающих на дачу