Кузнечик-музыкант

Шутка в виде поэмы

❉❉❉❉

ПЕСНЬ 1

❉❉❉❉

Не сверчка-нахала, что скрипит у печек,

Я пою: герой мой — полевой кузнечик!

Росту небольшого, но продолговатый;

На спине носил он фрак зеленоватый;

Тонконогий, тощий и широколобый…

Был он сущий гений — дар имел особый:

Музыкантом слыл он между насекомых

И концерты слушать приглашал знакомых.

Под роскошной жатвой жил он в ноле чистом,

Оглашая воздух бесконечным свистом

Своего оркестра. Ветреное племя

Скакунов забыло, что в полях в то время

Музыки и вкуса был он представитель.

Все, что нынче летом деревенский житель

Слышит за окошком, лежа на кровати

Или на балкон свой выходя в халате, —

Этот свист трескучий, этот звон безбрежный,

Разлитой повсюду, и сухой, и нежный, —

Если только в этом сумрачном концерте

Есть живая нега и восторг, поверьте, —

Это все былые, вечные созданья

Моего героя, или — подражанья.

❉❉❉❉

Бедненький кузнечик! позабыт твой гений!

Но ты век свой прожил не без приключений.

Помню, ты недаром (Слыл идеалистом:

Сядешь ты бывало в свете серебристом

Месяца, под полог ночи на соломке,

Ветром сокрушенной. (Даром, что не ломки

Гибкие колосья, все же в ниве шаткой

Много их подломит этот ветер гадкий.)

Сядешь ты бывало и во славу ночи

На своей скрипице пилишь что есть мочи.

И тебя дразнили пискуны пустые,

Комары-злодеи, трубачи степные,

И в тебя влюблялись божий коровки,

И мутила зависть многие головки,

С тем же, музыкальным то есть, нагоравленьем,

С тою же охотой, да не с тем уменьем.

И грозилась мошка с помощью науки

Умертвить тобою созданные звуки,

И тяжеловесный жук неоднократно

Уверял, что уши смачивать приятно

На твоих концертах, а не то-де уши,

Как трава, завянут от ужасной суши.

В частной жизни также к добреньким коровкам,

К мушкам и козявкам часто в пренеловком

Был ты положеньи: слушал их признанья,

Робко избегая тайного свиданья.

Но ничто, однако ж, не поколебало

Твоего покоя; никакое жало

Твоему таланту не казалось вредным:

В музыкальном мире был ты всепобедным.

Ты вполне блажен был! — но пришла невзгода…

❉❉❉❉

Слушайте! Однажды, в половине года,

В самый жар, быть может, в самые Петровки,

В дни, когда на рынках потные торговки

Продают малину, вишенья, клубнику

И, маша платками часто не без крику,

С мухами заводят из-за ягод ссоры;

В дни, когда из праха созидают горы

Муравьи и роют скрытые туннели

Под корнями дуба иль смолистой ели;

Бабочка, танцуя, празднует свободу;

А пчела, с клубочком золотого меду,

Покидая липу, вся в пыли цветочной,

Так и льнет к жасмину белизны молочной;

Шмель, бичуя воздух, знойный и душистый,

И кружась над морем нивы золотистой,

Пропадает в блеске солнца, как пылинка;

В дни, когда для мошки каждая былинка

Получает соки, сладость и значенье,

И она вкушает те же наслажденья, —

Стало быть, в Петровки, около полудня,

Мой герой, кузнечик, понаевшись студня,

То есть за обедом начинив желудок,

Вышел насладиться видом незабудок

И, вдыхая запах алого горошка,

Лег, прищуря глазки, — и мечтал немножко.

Много пролетало мимо насекомых,

Ос, шмелей сердитых — трубачей знакомых,

С разными вестями. Ни к кому с вопросом

Он не обратился. Все, что перед носом

У него вертелось, ползало, жужжало,

Было чуждо сердцу — и не занимало…

Моему герою, верно бы, вздремнулось,

Как и вам, читатель, если б не взгрустнулось.

❉❉❉❉

Вдруг над ним порхнуло чудное виденье,

Бабочка — такая, что — мое почтенье!

Белизны жемчужной крылышки с каемкой,

Глазки — изумруды, носик нежный, тонкий,

Бархатец на шейке, бантик на затылке.

Увидал кузнечик — затряслись в нем жилки.

Бабочка все ниже и так близко вьется,

Что невольно сердце у артиста бьется.

Бабочка — не знаю, видела ль бедняжку

Или не видала, — только кушать кашку

Села — и, конечно, ничего не съела.

«Ах! — она сказала, — если б я умела

Так же петь отлично, как один известный

Всем артист-кузнечик! — Если бы небесный

Голос я имела, — как бы я запела!

О, как я бездарна! о, как я…» —

«Напрасно…» —

Перебил кузнечик. (Он влюбился страстно

В милую болтунью.)

Бабочка украдкой

На него взглянула:

«Ах, какой он гадкий!» —

Думает… Однако ж улыбнулась мило,

Подняла свой носик и проговорила:

«Отчего ж напрасно?!» —

«Отчего!?» —

Смешался

Мой артист, однако рекомендовался.

«Очень, очень рада! — молвила кокетка

(Бабочки бывают без кокетства редко). —

Очень, очень, рада! Звуки вашей скрипки

Часто долетают даже к нам под Липки».

Покраснел кузнечик, начал завираться,

Умоляя гостью чаще с ним видаться.

Бабочка вспорхнула и, не давши слова

Прилететь вторично, прилетела снова

И заговорила:

«Даже в свете знают,

Что большой вы гений, — все вас изучают…

Только я к вам с просьбой: сделайте такую

Божескую милость — напишите злую,

Злую эпиграмму на мою соседку,

Бабочку-кокетку, что недавно в сетку

К мальчикам попалась и с крылом помятым

Ночью воротилась к братцам глуповатым.

Эти братцы также пребольшие фаты,

И воображают, что они богаты!

К эпиграмме можно сочинить любую

Музыку — такую, самую смешную».

❉❉❉❉

Упорхнула гостья — а кузнечик бедный

Так был озадачен, что немой и бледный ‘

Шел он, глядя в землю (так, видал я, в воду

Сунувшись, мальчишки ищут в речке броду),

Шел, повеся нос свой, чуть переступая

Длинными ногами и соображая:

Тьфу! Да как же это? — разве эпиграммы

Можно класть на ноты? Ах, как глупы дамы!

Шел он, шел, и бредил: то ему казалось,

Что она хитрила и над «им смеялась,

То воображал он, что Сильфида эта

Захотела только испытать поэта

И ему такую задала задачу,

Что хоть плачь!

❉❉❉❉

«Однако ж, что ж я время трачу! —

Думает кузнечик. — Разве не сумею

Я в смешном и жалком отразить идею».

И с таким решеньем за работу смело

Принялся он: мигом закипело дело —

И слова и звуки. Хоть и не бывал он

В обществе Жорж-Занда — вот что написал он:

«К мальчику под сетку бабочка попалась —

Краски полиняли, крылышко помялось.

Если враг лукавый расставляет сети,

Кто в них попадает? — попадают дети.

Боже! отчего же за поступок детский

Их казнит так страшно суд великосветский?»

Кончено! —

И начал сочинять он ноты;

И устал он, бедный, от такой работы.

Но любовь всесильна! Оставалось скликать

Прочих музыкантов — и начать пиликать.

❉❉❉❉

И народу куча собралась на пробу;

Даже жук навозный, начинив утробу

Всякой дрянью, смуглый, толстый и рогатый,

Уши от простуды затыкая ватой,

За толпой туда же пробрался сторонкой, —

Ничего не понял, но заметил тонкий

Хвост у музыканта и бочком поплелся

Рассказать соседям, что-де он сошелся

С молодым маэстро, что-де он невзрачен.

Что его фигурой был он озадачен…

Черная козявка, та, что бьет баклуши

И весь день вертится, (навострила уши;

Божия коровка всех перепугала:

От восторга ныла — ныла и упала

В обморок… Спасибо, муравей, с шнуровкой

Под жилетом модным — малый очень ловкий —

Дал ей спирт понюхать в маленьком флаконе

Он встречал коровку у N. N. в салоне.

Где он появлялся, насурмивши бровки,

И, быть может, рад был услужить коровке.

Много было шуму: музыку хвалили,

Музыку бранили, спорили, судили. —

Бабочки ночные, в сереньких бурнусах,

В белых пелеринках и в гранатных бусах,

Просто побледнели от негодованья,

Раскусивши новой песни содержанье.

Но в тот день герой мой так уж был рассеян,

Что и не заметил, кем он был осмеян.

❉❉❉❉

ПЕСНЬ 2

❉❉❉❉

Эос поднимала алыми перстами

Темные покровы ночи — и местами

В небе загорались огненные пятна.

Жизнь, полупроснувшись, слабо и невнятно

Бормотала в роще, бормотала в поле.

Поцелуй сливался с ропотом неволи

Всюду, где лишь только брачные оковы

Гименея были ржавы и не новы.

Поцелуй был звонче, ропот был нежнее —

Там, где эти цепи были поновее.

Лишь один герой мой этой сладкой муки

Не вкушал и, верно, умер бы со скуюи…

Рано он проснулся — но не до зевоты

Было музыканту: нужно было ноты

На листочках розы .написать как можно

Лучше, тоньше, чище. — Тихо, осторожно

Перышком водил он… Сочинил виньетку,

Где изобразил он миртовую ветку —

Миртовую ветку, а над ней с крылами

Огненное сердце, с надписью стихами:

«Я неуловима; но не унывайте!

Обожгитесь прежде, а потом поймайте!»

Даровитый малый был артист мой — мило

Сочинил он эти два стиха; в них было

Столько такта, столько нежности игривой,

Что в наш век холодный и самолюбивый

Ни один кузнечик не найдет в них смысла

И, быть может, даже улыбнется кисло.

Для кого ж на этих розовых листочках

Мой герой всю душу в линиях и точках

Выражает, сердцем страстно пламенея? —

Для тебя, Сильфида, праздничная фея,

Цветников роскошных милая жилица!

Но откликнись, где ты? где твоя светлица?

Спишь ли ты? Быть может, всякие обновки

Бог-Морфей готовит для твоей головки.

Для Морфея нет ведь никаких таможен.

Для твоей головки всякий сон возможен —

Глупая головка!

❉❉❉❉

Солнце поднимает

Из-за сосен шар свой. Сильно припекает

Жатву. Сладко пахнет в воздухе гречихой

По ржаному полю утренничек тихий,

Ветерок, гуляя, росу отрясает,

Быть дождю иль вёдру — по росе гадает

И шуршит соломой, словно беспокоясь,

И ему колосья кланяются в пояс.

А лопух, высоко поднимая шишку

С веником, из листьев сделал точно крышку,

Так расположил их, что под их навесом

В жар всегда прохладно молодым повесам.

В сей харчевне много всяких насекомых;

Но на это время никого знакомых.

Вот сидит кузнечик, но не наш кузнечик,

А другой, — и курит, точно человечек.

С нашим музыкантом он одной породы —

И скрипач, быть может, но не любит моды:

Лапками на шею повязал тряпицу,

В зубы взял сигару, да и корчит птицу.

Клопика заставить заплатить за водку,

Напоить козявку, осмеять коровку,

Муху одурачить, паука спровадить,

И при всем при этом с целым миром ладить

Был он мастерище. — Страстно обожал он

Нашего артиста; редко покидал он

Друга, даже пьяный; перед целым светом

Защищал — и часто наделял советом,

Ибо, хоть и редко брал он книги в руки,

Знал он «Твердо», «Слово» и не верил в «Буки».

Под лопух в харчевню рано он забился,

Потому что утром не шутя бранился.

Больно было другу — больно и досадно,

Глядя на артиста, видеть, как нескладно

Он проводит время, вечно задыхаясь

От бесплодной страсти м ми в чем не каясь.

❉❉❉❉

Но пора вернуться к нашему герою!

Тот, кто болен сердцем, болен головою,

Так всегда бывает: тот не жди успеха,

Чье больное сердце голове помеха.

Бабочка гуляла — и кузнечик тоже

(Так и мы гуляли, бывши помоложе!);

Наконец, гуляя, встретились — и, ножки

Подогнув, кузнечик ей кивнул. — С дорожки

Бабочка, виляя, села на цветочек.

Он прыг-прыг — и рядом сел на бугорочек.

«Ах! — она сказала. — Я не ожидала!

Я вас за другого приняла сначала!

Вашу эпиграмму нам вчера достали:

Вы мою соседку мило оправдали.

На нее за это все напали вдвое…

(Насекомых племя — племя очень злое!)

Впрочем, ваши мысли так всегда игривы,

Так всегда глубоки, так красноречивы

И так звуки сладки — точно земляника».

Лестное сравненье — было очень дико;

Но его артист мой даже не заметил —

И уж я не знаю, что он ей ответил.

❉❉❉❉

«Ба! — его Сильфида громко теребила, —

Вы мне написали ноты?! Ах, как это мило!

Очень благодарна! очень благодарна!»

И она при этом тонко и коварно

Улыбнулась; глазки стали веселее,

Или — кто поймет их? — стали просто злее.

Помолчав немного, бабочка вздохнула

И сказала: «Поздно я вчера заснула…

У моей кузины я была на бале…

То-то б вы влюбились, если б увидали!

Впрочем, извините! — я вас утомила

Болтовней. Прощайте!»

И она сложила

Крылышки (так точно бабушкины внучки,

Гостю приседая, складывают ручки),

И по-над дорожкой, тихо ковыляя,

Словно листик ветром сорванный, мелькая

Белизною крыльев, понеслась Сильфида…

❉❉❉❉

Скоро мой кузнечик потерял из вида

Полевую фею, подскакнул, вцепился

В усики ржаного колоса — и злился,

Что проклятый ветер колос нагибает,

Нагибая колос, видеть вдаль мешает…

В этом положеньи шмель его увидел

И нескромным словом прыгуна обидел.

Бедненький кузнечик тут же спохватился,

Растопырил фалды и в траву свалился.

❉❉❉❉

ПЕСНЬ 3

❉❉❉❉

На глазах с повязкой, стало быть, слепая,

Едет где попало, день и ночь зевая,

Глупая Фортуна. Ею прихоть правит.

На одних наедет — колесом раздавит,

На других наткнется — вдруг начнет бросаться

Золотом, чтоб только поскорей умчаться,

Да забрызгать липкой грязью пешехода,

Да загнать в объятья красоты урода,

Или так, без пользы и не для примера,

Сдернуть мимоездом маску с лицемера.

Рыская по свету, этот идол света

Не имеет сердца. — Прихотница эта

Никого не любит; и когда бросает

Деньги, звезды, ленты — денег не считает;

Звезд сама не носит, лент не покупает;

И когда счастливо влюбит двух несчастных,

Их лица не видя, из речей их страстных

Верно заключает, что влюбиться значит:

И себя дурачить и других дурачить.

Так сама Фортуна, на глазах с повязкой,

Счастье в этом мире почитает сказкой.

Для такой богини целый мир — пустыня!

И не то, чтоб эта странная богиня

К нашему герою благосклонна стала:

Только улыбнулась и в него попала

Чем-то благовонным, проезжая мимо.

❉❉❉❉

Здесь, поставив точку, мне необходимо

Вам сказать, что жертва тайного страданья,

Мой герой, кузнечик, получил посланье,

Спрыснутое амброй. Бабочка писала:

«Приходите, жду вас!» — Счастия немало

В себе заключало это выраженье —

«Приходите: жду вас!» Это приглашенье

Принял мой кузнечик с той надеждой темной,

При которой искра кажется огромной

Огненной звездою. Друг его, гуляка,

Принимал все к сердцу — много врал. Однако,

Если только слушать мы его захочем,

Говорил такие речи между прочим:

«Ты, брат, рассуждаешь глупо и постыдно!

Буду правду резать: где же это видно,

Чтоб сверчок…» —

«Кузнечик», — перебил кузнечик.

«Чтоб сверчок…» —

«Кузнечик», — перебил кузнечик.

«Ну хоть и кузнечик! — ну, положим даже,

Ты сверчка немного чище и поглаже

И немножко больше чувствуешь свободы —

Все ж ты, братец, с нею не одной породы.

Знаю я всех этих бабочек, бабошек!

Жить они не могут без цветных ветошек;

За женой бабошкой где ж тебе упрыгать?

Где ж тебе повсюду вслед за нею шмыгать?

В свете, где нередко всех умней — невежда,

На талант — плохая, братец мой, надежда». —

❉❉❉❉

«Слава — вот надежда». —

«Экой, брат, ты, право!

Рассуди же здраво и пойми, что слава

У людей бывает; а у насекомых

Что такое слава? — болтовня знакомых.

Мы не лавры носим — носим побрякушки,

То есть наша слава просто — _финтифлюшки_,

Как сказал когда-то автор водевильный

Публике, пуская пузыречек мыльный».

❉❉❉❉

Тут гуляка, видно, утомившись спором,

Оглядел артиста мутно-строгим взором;

Выпил рюмку водки, пискнул, углубился

В созерцанье почвы и — угомонился.

Ну, и слава богу! Не до возражений

Было музыканту. Как упрямый гений,

Он с хлыстом, наместо беспокойной скрипки,

По меже зеленой поскакал под Липки.

Липки — это было нечто вроде парка:

В середине — прудик, а при въезде — арка

Из ветвей — такая, что была, бесспорно,

Чудом совершенства; так была просторна,

Что, вообразите, насекомых двести

В ряд могло бы въехать. Вы меня повесьте,

Если вру! Строитель, я и не скрываю,

Был — сама природа; только я не знаю,

Кто ей за работу заплатил; а впрочем,

Здесь мы о природе вовсе не хлопочем…

Так, чтоб журналисты нас не заклевали,

Признаюсь, что в доме бабочек едва ли

Описать возможно лестницу под желтым

Ковриком из моху, кое-где протертым;

Пасмурные сени, где с утра лакеи

Без сапог быть могут, но не без ливреи;

Залу, где гнилушки, точно сталактиты,

Облепив карнизы, зеленью повиты.

Мой один знакомый, архитектор русский,

Видел в этой зале черепок этрусский;

И я живо помню, хвастал, не краснея,

Как ему в той зале вдруг пришла идея

Украшать со вкусом барские покои,

Покрывая белой плесенью обои,

Впрочем, дом Сильфиды, если только строго

Придираться к стилю, смахивал немного

На дупло.

❉❉❉❉

Кузнечик так был очарован,

Или так был сердцем наэлектризован,

Что дрожал и таял — молча ждал Сильфиды,

Подходил к окошку и глядел на виды.

А Сильфида с кем-то по саду порхала,

С милыми гостями весело болтала.

Гости эти были черви разных кличек

И в траве лежали в виде заковычек.

Чернокожий клопик, верно, сын швейцарский,

Или внучек няни, крестничек боярский,

Доложил Сильфиде, что какой-то длинный

Господин изволит ждать ее в гостиной.

❉❉❉❉

Приглашен герой мой; ему отвечали

На поклон улыбкой и пробормотали:

«Очень, очень рады!» Дамы оглядели

Всю его фигуру и едва сумели

Удержать свой хохот — только покосились

На мужчин; но черви не пошевелились,

Ибо ум их кто-то так ужасно сузил,

Что для них довольно бантик или узел

Галстуха заметить, чтоб на остальное

Не глядеть и в гордом пребывать покое.

❉❉❉❉

Поприще артиста к разным столкновеньям

Приучает душу; но к обыкновеньям

Милых насекомых высшего разряда

Не привык герой мой. Вдалеке от сада,

Беден, худ и бледен, с головы до пяток

На себе носил он поля отпечаток,

Поля, где лишь тучи подают свой голос,

Колосится жатва и серпа ждет колос.

Знаю, о кузнечик! как ты был отменно

Бабочкою принят. Ты себя надменно

Вел, как будто целый век торчал ты в свете,

С юных лет гуляя в собственной карете.

Но, скажи, в тот вечер, что с тобою сталось,

И каким безвестным чувством сердце сжалось,

И какие думы охватили жарко

Гениальный лоб твой, в час, когда из парка

Ты обратно в поле мчался через кочки?

Отвечать ли?.. или — мы поставим точки.

❉❉❉❉

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

❉❉❉❉

(Будто бы цензура выклевала строчки.)

Но, злодей-кузнечик, что же ты ни слова

Не сказал гуляке в ночь, когда другого

Не имел ты друга, с кем бы поделиться

Снами, от которых часто плохо спится?

Ненавистник света, бабочек крылатых,

Гладеньких коровок и червей лохматых,

Он — едва вошел ты — вопросил сердито:

«Что, брат, был ли ужин? накормили сыто,

Или и понюхать не дали съестного?

Что, брат, как делишки? Все ли там здорово

И благополучно? Ты чему смеешься?

Эх-ма, ничего ты, братец, не дождешься». —

«Спи», — сказал кузнечик.

«Сплю», — оказал гуляка

И, взодравши кверху ноги из-под фрака,

Захрапел.

❉❉❉❉

ПЕСНЬ 4

❉❉❉❉

Уходя, день ясный плакал за горою

И, роняя слезы, жаркою зарею

Из-за темной рощи обхватил край нивы.

Дню вослед глядела ночь — и переливы

Света отражались и дрожа блуждали

По ее ланитам. Тихо начинали

Выходить светила, месяца предтечи,

Перед божьим троном зажигая свечи.

Далеко стемнело море жатвы зыбкой.

Грустная береза обнялася с липкой.

Призатихла роща. Только дуб шушукал,

Только где-то дятел крепким носом тукал,

Только где-то струйки смутно лепетали,

Только роковые страсти не дремали,

Только насекомых мир неугомонный

Голосил немолчно в тишине бессонной,

Стрекотали мухи; комары трубили;

На своих скрипицах весело пилили,

Лихо зная ноты, стало быть, без свечек,

Те, которых хором управлял кузнечик.

❉❉❉❉

Впереди оркестра на своей скрипице

Громче всех пилил он в честь своей царицы.

Выходила замуж бабочки кузина,

И жених был славный с хоботком детина;

По уму, конечно, не был из проворных,

Но происходил он от червей отборных.

По словам невесты, он лишь был несносен

Тем, что без разбора запах старых сосен

Сравнивал с весенним запахом фиалок,

Уважал шиповник и боялся галок.

Но какое дело нам до этих вздоров.

❉❉❉❉

Бал великолепный! Звуки льются с хоров;

Шпанских мух десятки в золотых ливреях

Курят ароматы в сумрачных аллеях.

Светляки, подобно шкаликам и плошкам,

Вспыхивая, блещут вдоль по всем дорожкам.

Копошатся гости. В месячном сиянье

Бабочки порхают в бальном одеянье.

Стрекоза, сцепившись с стрекозой, несется.

Пестрый вихорь вальса шелестит и вьется.

❉❉❉❉

Жужелицы ходят около буфета;

Ползают козявки… И большого света

Жесткие особы — божий коровки

Собрались друг другу показать обновки.

Молча, подбираясь к двум зеленым мухам,

Два жучка каких-то выступают брюхом

На коротких ножках. Муравей, с шнуровкой

Под жилетом модным, с желтенькой коровкой

Важно и небрежно, приседая, пляшет.

Резвая Сильфида крылышками машет,

Глазки, носик, ножки, платьица узоры —

Все в ней поневоле привлекает взоры.

Мой артист кузнечик и душой пылает,

И очей не сводит, и как черт играет.

По ее же просьбе, сердцем неизменный.

Сочинил он этот танец вдохновенный,

Танец, под который скачут и поныне

Стаи насекомых на любой куртине

Вашего же сада, если, о читатель!

Сад иль хоть садишко дал тебе создатель.

❉❉❉❉

Но и насекомых бал не обошелся

Без скандала: в парке, говорят, нашелся

Злой паук, который, с веточки на ветку

Протянувши нити, невидимку-сетку

Сделал так канальски ловко и искусно,

Что тайком, быть может, и покушал вкусно.

Говорят — вдобавок шлепнулась коровка,

И у ней от страха лопнула шнуровка.

Сам артист заметил, как его Сильфиду

Паучок какой-то, пренаивный с виду,

За крыло задевши чем-то вроде петли,

Притянуть старался, и глядел уж — нет ли

Где такого места в этом чудном саде,

Чтоб минут хоть десять провести в прохладе,

В тишине, в уюте, дальше от волненья…

Но артист ревнивый понял ухищренье,

Подскочил и порвал роковые нити.

Паучок надулся; а комар: «Смотрите, —

Пропищал артисту, — как вы замарались,

Точно в неприличном месте обретались!»

Покраснел кузнечик: видит — паутина

К рукаву прилипла.

«Экая скотина!» —

Проворчал и вытер. Бабочка ни слова

Не сказала, только выбрала другого

❉❉❉❉

В танцах кавалера: кавалер крылатый

Был ее соседки братец глуповатый.

«Правда ли, — спросил он, — слух идет из «ивы,

Будто бы в маэстро страстно влюблены вы?

Будто бы кузнечик говорил, что хочет

Он на вас жениться — и о том хлопочет?» —

«Что вы говорите? — молвила Сильфида, —

Мой жених — кузнечик! Какова обида!

Кто такие в свете распускает слухи?

Или эту глупость выдумали мухи!» —

«Нет, совсем не мухи-с! Кто-то из оркестра

Говорил, что будто слышал от маэстро».

❉❉❉❉

Фея над собою сделала усилье,

Чтоб не рассердиться, — и, встряхнувши крылья,

Бросила холодный взгляд на музыканта,

А когда кричали в честь его таланта:

«Браво! фора! фора!» — делала гримаски

Или улыбалась, опуская глазки.

❉❉❉❉

Бал под темным небом длился до рассвета.

Бабочка устала. — Вдруг за рощей где-то

Соловей защелкал.

Ей тогда сказали

(Можно ли без лести обойтись на бале!),

Ей сказали: «Фея! прекратите танец,

Слышите ли пенье? — это иностранец,

Соловей пролетный, вздумал серенаду

Вам давать».

❉❉❉❉

И точно, по всему-то саду

Рассыпались звуки, страстно замирая

В бесконечных трелях. Бабочка, внимая

Соловью, мечтала.

В это время сзади

Подошел кузнечик.

«Фея! Бога ради!..

Что вы так печальны?..» —

«Ах! — она сказала, —

Вы мне помешали… Я воображала,

Что таланты наших не всегда приличных

Скакунов достойны тех певцов столичных,

Имена которых славны за границей.

Боги! отчего я рождена не птицей!

Будь я птицей… Впрочем, если захочу я

Соловья послушать, завтра ж полечу я…» —

❉❉❉❉

«О!» — сказал кузнечик…

«Жалкий музыкантик! —

Прошептала Фея, пощипавши бантик

На своем корсаже, — разве я не знаю…» —

«О, — сказал кузнечик, — я не понимаю,

Что вы говорите. Соловьи опасны,

И к тому ж, положим, песни их прекрасны —

Все же не в народном духе».

Засмеялась

Бальная царица — и, как тень, умчалась.

❉❉❉❉

Бедненький кузнечик тут же нос повесил

И один остался, бледен и невесел.

Вот упала слезка на листочек влажный,

С ветерком промчался чей-то вздох протяжный,

Словно колокольчик звякнул в отдаленье…

Ничего герой мой не слыхал: презренье

Было слишком явно… И глядел он мутно

В темный лес, откуда, сладко раздражая

Благовонный воздух и не умолкая,

Соловьиных песен раздавались трели,

И шептал он: «Боги, боги! неужели?

Что ж это такое? Отчего же это?..

Или для поэта миновало лето? —

Пойте, пойте, птицы!» Но сердца больные

Врачевать не могут песни не родные.

❉❉❉❉

ПЕСНЬ 5

❉❉❉❉

Плачь, родная Муза! Затяни ты песню:

Не о том, как «ходит молодец на Пресню»,

Не о том, как «пряха пряла — не ленилась»,

Не о том, как «Волга-матушка катилась», —

Спой нам песню так, чтоб туча разразилась

Над широкой нивой, чтоб дождем шумящим

Пробежала сила по листам дрожащим,

Чтоб червей, враждебных зелени и лету

Ненавистных, падких к завязи и цвету,

Смыло, разнесло бы по крутым оврагам!

Туча дождевая, будь ты нашим благом!

Поднимая ветер, оборви ты сети

Паука с крестами, что гордится в свете

Тем, что иссушил он множество народу,

Из души и сердца высосав свободу!

Бабочкам грозою опали ты крылья,

Чтоб хоть их за это снова полюбил я! —

❉❉❉❉

Так стонал кузнечик под наитьем бурной

И мятежной думы. А над ним лазурный

Василек качался, наливался колос,

И, жужжа, знакомый проносился голос:

«Слышишь ли ты грома дальние раскаты?

Погляди на тучки, что без крыл крылаты,

Мрачны без печали, без улыбки ясны,

Как проза, могучи, как туман, бесстрастны!»

Проносился голос, но в душе артиста

Раздавалось что-то вроде злого свиста.

Оскорбленный светом, огорченный балом,

Не на шутку мрачным стал он либералом.

❉❉❉❉

В этом месте надо, в виде объясненья,

Маленькое к Липкам сделать отступленье.

Бабочка, герою изменив, сначала

За его нескромность уколоть желала;

А потом — головка, видно, закружилась —

И она не в шутку в соловья влюбилась.

Иностранец этот в мире насекомых,

Говорят, был дерзок и клевал знакомых.

Отомстить любовью этой чудной птице,

Приковать к победной своей колеснице,

Песни и посланья сочинять заставить

И, быть может, в свете тем себя прославить:

Вот что замышляла ветреная фея.

К нашему ж герою, просто, не краснея

И не церемонясь, клопика послала

И «_блоходарю_ вас» ему написала.

Эта «_блоходарность_», вместо «благодарность»,

Пуще огорчила моего героя.

А гуляка страшно хохотал и, строя

Разные гримасы, говорил, что блохи

Более полезны, чем пустые вздохи.

❉❉❉❉

Может быть, артист наш, раз отдавшись снова

Музам, позабыл бы, как любовь сурово

Обошлась с ним, то есть: позабыл бы эту

Ветреную фею; к будущему лету

Сочинил бы кучу гимнов и сонетов,

Был бы снова счастлив счастием поэтов,

Сел бы на соломку, чтоб во славу ночи

На своей скрипице пилить что есть мочи;

Но, к его несчастью, вдруг распространилась

Весть, что будто что-то с бабочкой случилось:

Говорили, будто бабочка бежала,

Бабочка погибла, бабочка пропала.

Прямо шли из парка эти злые слухи,

Стало быть, не врали комары и мухи:

Была вероятность!

Долго этим слухам

Мой артист не верил. Вдруг, как бы обухом

Кто-нибудь героя съездил прямо в ухо,

Он поверил разом в достоверность слуха;

Только что успел он всех предать проклятью,

Получил пакетик с маленькой печатью.

Вот письмо:

«Вы были к нам неравнодушны —

Если правда, будьте хоть любви послушны:

Поищите нашу милую Сильфиду

И ее не дайте соловью в обиду.

Кто вам это пишет, сами угадайте.

Если ж будут вести, в Липки передайте».

Прочитав такое странное посланье,

Он в припадке страсти и негодованья

Начал просто хныкать… хныкал, долго хныкал!

(Эдакое горе он себе накликал!)

Приближался вечер. — К счастию, гуляка

Был в харчевне, клюкнул и, краснее рака,

Постучался к другу. Он расставил ноги,

Увидавши слезы и следы тревоги

На лице артиста.

«Ба! Какие страсти!

Выпей, братец, клюкни! — будешь нашей масти! —

Возгласил гуляка. — Плюнь ты на Сильфиду —

И тебя не дам я никому в обиду». —

«Бедная Сильфида, что с ней? — не без писку

Отвечал кузнечик, — на! прочти записку». —

«Ничего не вижу!» — пробурчал гуляка,

Ибо он недаром был краснее рака.

Тут ему кузнечик рассказал, в чем дело,

И они решились в путь пуститься смело.

Мой герой готов был с соловьем хоть драться,

А гуляка вышел просто поразмяться.

❉❉❉❉

ПЕСНЬ 6

❉❉❉❉

Вечер был ненастный. Квакали лягушки;

Под налетом ветра зыбкие верхушки

Жатвы колыхались, словно волны; капал

Тихий дождь — и где-то перепел вавакал;

Пауки свернулись; пораскисли мушки;

Комары притихли.

Около опушки

Леса наш кузнечик шел сам-друг с гулякой.

«Слушай-ка, приятель! надо бы на всякой

Случай запастись нам фонарем», — шагая,

Говорил гуляка. Но, не возражая

На совет, кузнечик приостановился:

С ветром из тумана к нему доносился

Звук ему знакомый: два степных артиста

На дрянных скрипицах хрипло и нечисто

Выводили нотки… беспрестанно эти

Нотки обрывались.

«Ты имей в предмете, —

Продолжал гуляка, — что впотьмах наткнуться

Можно на лягушку, или кувыркнуться.

Гей! — он свистнул. — Кто там? —

и, под подорожник

Заглянувши, крикнул: — Ну-ка, ты, пирожник,

Выходи!»

И вышел таракашек, смуглый,

Как медовый пряник, и, как булка, круглый.

«Что вам надо?» —

«Где тут к светляку дорога?» —

«Дальше, барин, дальше! поправей немного,

Там, под божьей травкой, две еловых шишки,

Там опросите… Жаль, вот, опят мои мальчишки». —

«Э! — сказал гуляка, — мы идем не свищем,

А к еловым шишкам сами путь отыщем». —

«Дали бы на водку, я пошел бы с вами». —

«Не ходи, любезный!» — шевеля усами,

Возразил гуляка.

«Больно ночь муруга!» —

«Ну, не ври, любезный!»

❉❉❉❉

И пошли два друга

К двум еловым шишкам. Стук-стук! — «Отворяй-ка

Двери!» —

«Кто там?» —

«Леший!» —

«Кто там?» —

«Вылезай-ка!»

И светляк с разбитым фонарем пустился

В лес казать дорогу. Клялся и божился,

Что совсем не знает, где там обитает

Соловей, что нужно, если кто желает

Знать его _фатеру_, допросить у Розы.

«Я, — сказал гуляка, — у такой занозы

Спрашивать не стану: и глупа ужасно,

И молчит, как рыба, и небезопасна». —

«Ну, так хоть улитку допросите». —

«Враки!

Ты совсем не знаешь, где зимуют раки.

Надо втихомолку пробираться влево,

К муравьиным кучам, дальше от посева».

Вдруг гуляки голос превратился в шепот:

В темноте раздался чей-то резвый топот,

В куст через дорогу проскакала мышка.

У гуляки тотчас началась одышка:

Он маленько струсил. Впрочем, от испуга

Скоро он очнулся, догоняя друга.

❉❉❉❉

Ветер унимался, и луна в сквозные

Своды темной рощи словно золотые

Струны протянула. Мшистые коренья

Просияли, словно дожидаясь пенья.

И, о чудо! в дебрях вдруг раздался голос

Соловья — и дрогнул мой артист, и волос

Дыбом на макушке стал от ощущенья

Страха и тревоги, гнева и смятенья.

❉❉❉❉

«Вот он! вот!» — шепнул он, притаив дыханье..

«Что это за пенье? Просто рокотанье, —

Тут ему заметил друг его гуляка, —

Все в одних руладах, все в одних…» —

«Однако, —

Возразил герой мой, — не бранись напрасно!

Плут едва ли может петь так сладкогласно».

❉❉❉❉

«Что вы тут? Зачем вы?» — харю выставляя

Из норы, спросила их оса лесная.

«Эх, оса голубка! что ты смотришь волком:

Мы не лиходеи, — отвечай нам толком:

Вышли мы на поиск…» И кузнечик смело

Выглянувшей харе объяснил, в чем дело.

«Нешто я не знаю, как она вертелась, —

Запищала харя, — пофиньтить хотелось…

Этому никак уж третий день, как минул…

Соловей-то клюнул, да потом и кинул.

Ползала бедняжка, ползала немало;

Если в муравейник сдуру не попала,

Где-нибудь у наших червяков спросите…

Я ж оса — и только, — ну и не взыщите!» —

С этим словом, как-то скорчась, опустилась

Харя эта в норку и в подвале скрылась.

«Так бы вот и съездил я по этой харе, —

Проворчал гуляка, — если б был в ударе».

Но артист-кузнечик горестным рассказом

Так был отуманен, что, казалось, разум

Потерял… И долго сладостные трели

Соловья так смутно для него звенели,

Как звенит порою в час ночной метели,

Глухо замирая, колокольчик дальний

В глубине пустыни снежной и печальной.

❉❉❉❉

ПЕСНЬ 7

❉❉❉❉

Долго, до полночи прыгуны блуждали,

Наконец на свежий след они напали.

Светлячок вертелся подле их недаром,

И Диана, тучку золотым пожаром

Охватив, недаром отклоняла ветки

И кой-где чертила яркие отметки;

Для моих героев бледный луч богини

Путеводным светом был среди пустыни.

Там, неподалеку спеющей брусники,

Под корнями красной полевой гвоздики,

Одиноким трупом бабочка лежала:

Ножки протянула, крылья распластала

И, казалось, лежа небесам молилась,

Вся окоченела, но не изменилась;

Тот же сохранился очерк милый, нежный,

Тою же сияли белизною снежной

Матовые крылья. Черная косынка

На груди раскрылась. Крупная слезинка,

Как алмаз, блестела около ресницы,

И как бархат были темные косицы.

Мертвая казалась сонной; но чернела

Маленькая ранка… Молча возле тела

Постоял кузнечик, сердцем надрываясь.

Молча с огонечком к трупу наклоняясь,

Светлячок, как будто сильно пораженный

Небывалым чудом, жмурился, как сонный,

У гуляки тоже хмель прошел. Сурово

Он глядел, и то, что видел, было ново

Для него. Он понял, что была б тут шутка

Вовсе неприлична. Даже как-то жутко

Становилось сердцу вечного гуляки,

Даже покривилась рожа забияки,

Потому что был он добрая скотинка.

Видя, как у мертвой на лице слезинка

Неподвижно светлой капелькой стояла,

Он шептал: «Бабошка! — Ты отпировала!

Так и мы у смерти дни свои воруем;

Попадемся с кражей — да и отпируем!»

Впрочем, мой гуляка был такого сорту,

Что свое унынье вмиг отправил к черту

И, толкнув артиста, молвил: «Ну, конечно,

Жаль, да ведь нельзя же горевать нам вечно!

Сделаем носилки, и ее прилично

Отнесем под Липки. Все пойдет отлично.

Только ты напрасно, брат, не надрывайся,

Сил не трать и плакать после постарайся».

Сделали носилки, положили тело,

Подняли и долго поступью несмелой

Шли они по травкам, шли они по кочкам.

Впереди, мелькая ярким огонечком,

Шел светляк — и сотни разных насекомых,

Нашему артисту вовсе незнакомых,

Шумно просыпались в перелеске темном.

«А! ба! кто там? что там?» — слышалося в сонном

Царстве. Вдруг во мраке жалкий писк раздался:

Муравей какой-то под ноги попался

Нашему гуляке — он его и тиснул.

Вслед за этим визгом — в роще кто-то свистнул.

Комары, проснувшись и поднявшись роем,

Затрубили в трубы, точно перед боем.

Но слетевшись кучей и увидев тело,

Взяли тоном ниже (поняли, в чем дело…)

И, трубя плачевно, в расстояньи дальном

Огласили воздух маршем погребальным,

К светляку другие светляки пристали:

Свечи их то гасли, то опять мелькали.

С жалобным жужжаньем поднимались мухи

И, жужжа, друг другу поверяли слухи.

Бабочка — Сильфиды прежняя подруга —

Высунула носик, бледная с испуга,

И потом, спустившись по листочкам, села

На холодный камень и — оцепенела.

Предрассветный ветер, невидимкой вея,

Думал, что воскреснет молодая фея:

Шевелил у мертвой легкими крылами,

И дышал в лицо ей влажными устами,

И потом далеким проносился стоном,

И по всем тропинкам отдавался звоном,

Чашечки лиловых цветиков качая.

И роса, как слезы, холодно сверкая,

Медленно стекала с усиков цветущей

Повилики, робко по стволам ползущей;

И благоухали тысячи растений;

И сквозь дым деревья в виде привидений

Головой кивали. — Тихо раздвигая

Облака, вставала зорька золотая, —

И когда все стало ясно от улыбки

Пламенной богини, принесли под Липки

Мертвую Сильфиду — там ее сложили,

Вырыли могилу и похоронили.

И когда над этой новою могилой

Думал злую думу мой артист унылый,

В жарких искрах солнца за лесной куртиной

Звучно раздавался рокот соловьиный.

❉❉❉❉