Тень Фонвизина

В раю, за грустным Ахероном,

Зевая в рощице густой,

Творец, любимый Апполоном,

Увидеть вздумал мир земной.

То был писатель знаменитый,

Известный русский весельчак,

Насмешник, лаврами повитый,

Денис, невежде бич и страх.

«Позволь на время удалиться,—

Владыке ада молвил он,—

Постыл мне мрачный Флегетон

И к людям хочется явиться».

«Ступай!» — в ответ ему Плутон;

И видит он перед собою:

В ладье с мелькающей толпою

Гребет наморщенный Харон

Челнок ко брегу; с подорожной

Герой поплыл в ладье порожной

И вот — выходит к нам на свет.

Добро пожаловать, поэт!

❉❉❉❉

Мертвец в России очутился,

Он ищет новости какой,

Но свет ни в чем не пременился.

Все идет той же чередой;

Все так же люди лицемерят,

Все те же песенки поют,

Клеветникам как прежде верят,

Как прежде все дела текут;

В окошки миллионы скачут,

Казну все крадут у царя,

Иным житье, другие плачут,

И мучат смертных лекаря,

Спокойно спят ерхиереи,

Вельможи, знатные злодеи,

Смеясь в бокалы льют вино,

Невинных жалобе не внемлют,

Играют ночь, в сенате дремлют,

Склонясь на красное сукно;

Все столько ж трусов и нахалов,

Рублевых столько же Киприд,

И столько ж глупых генералов,

И столько ж старых волокит.

❉❉❉❉

Вздохнул Денис: «О боже, боже!

Опять я вижу то ж да то же.

Передних грозный Демосфен,

Ты прав, оратор мой Петрушка:

Весь свет бездельная игрушка,

И нет в игрушке перемен.

Но где же братии-поэты,

Мои парнасские клевреты,

Питомцы граций молодых?

Желал бы очень видеть их».

Небес оставя светлы сени,

С крылатой шапкой набекрепи,

Богов посланник молодой

Слетает вдруг к нему стрелой.

«Пойдем,— сказал Эрмий поэту,—

Я здесь твоим проводником,

Сам Феб меня просил о том;

С тобой успеем до рассвету

Певцов российских посетить,

Иных — лозами наградить,

Других — венком увить свирели».

Сказал, взвились и полетели.

❉❉❉❉

Уже сокрылся ясный день,

Уже густела мрачна тень,

Уж вечер к ночи уклонялся,

Мелькал в окошки лунный свет.

И всяк, кто только не поэт,

Морфею сладко предавался.

Эрмий с веселым мертвецом

Влетели на чердак высокий;

Там Кропов [1] в тишине глубокой

С бумагой, склянкой и пером

Сидел в раздумье за столом

На стуле ветхом и треногом

И площадным, раздутым слогом

На наши смертные грехи

Ковал b прозу и стихи.

«Кто он?» — «Издатель «Демокрита»!

Издатель, право, пресмешной,

Не жаждет лавров он пиита,

Лишь был бы только пьян порой,

Стихи читать его хоть тяжко,

А проза, ох! горька для всех;

Но что ж? Смеяться над бедняжкой,

Ей-богу, братец, страшный грех;

Не лучше ли чердак оставить

И далее полет направить

К певцам российским записным?»

«Быть так, Меркурий, полетим».

И оба путника пустились

И в две минуты опустились

Хвостову прямо в кабинет.

Он не спал; добрый наш поэт

Унизывал на случай оду,

Как божий мученик кряхтел,

Чертил, вычеркивал, потел,

Чтоб стать посмешищем народу.

Сидит; перо в его зубах,

На ленте анненской табак,

Повсюду разлиты чернилы,

Сопит себе Хвостов унылый.

«Ба! в полночь кто катит ко мне?

Не брежу, полно ль, я во сне!

Что сталось с бедной головою!

Фонвизин! ты ль передо мною?

Помилуй! ты… конечно, он!»

«Я, точно я, меня Плутон

Из мрачного теней жилища

С почетным членом адских сил

Сюда на время отпустил.

Хвостов! старинный мой дружище!

Скажи, как время ты ведешь?

Здорово ль, весело ль живешь?»

«Увы! несчастному поэту,—

Нахмурясь отвечал Хвостов,—

Давно ни в чем удачи нету.

Скажу тебе без дальних слов:

По мне, с парнасского задору

Хоть удавись — так в ту же пору.

Что я хорош, в том клясться рад,

Пишу, пою на всякий лад.

Хвалили гений мой в газетах,

В «Асназии» боготворят.

А все последний я в поэтах,

Меня бранит и стар и млад,

Читать стихов моих не хочут,

Куда ни сунусь, всюду свист —

Мне враг последний журналист,

Мальчишки надо мной хохочут.

Анастасевич лишь один,

Мой верный крестник, чтец и сын,

Своею прозой уверяет,

Что истукан мой увенчает

Потомство лавровым венцом,

Никто не думает о том,

Но я — поставлю на своем,

Пускай мой перукмахер снова

Завьет у бедного Хвостова

Его поэмой заказной

Волос остаток уж седой,

Геройской воружась отвагой,

И жизнь я кончу над бумагой

И буду в аде век писать

И притчи дьяволам читать».

Денис на то пожал плечами;

Курьер богов захохотал

И, над свечой взмахнув крылами,

Во тьме с Фонвизиным пропал.

Хвостов не слишком изумился,

Спокойно свечку засветил —

Вздохнул, зевнул, перекрестился,

Свой труд доканчивать пустился,

Поутру оду смастерил

И ею город усыпил.

❉❉❉❉

Меж тем, поклон отдав Хвостову,

Творец, списавший Простакову,

Три ночи в мрачных чердаках

В больших и малых городах

Пугал российских стиходеев.

В своем боскете князь Шальной[2]

Краса писателей-Морфеев,

Сидел за книжкой записной,

Рисуя в ней цветки, кусточки

И, движа вздохами листочки,

Мочил их нежною слезой;

Когда же призрак столь чудесный

Очам влюбленного предстал,

За платье ухватясь любезной,

О страх! он в обморок упал.

И ты, славяно-росс надутый,

О Безглагольник пресловутый [3],

И ты едва не побледнел,

Как будто от Шишкова взгляда;

Из рук упала Петриада,

И дикий взор оцепенел.

И ты, попами воскормленный,

Дьячком псалтири обученный,

Ужасный критикам старик! [4]

Ты видел тени грозный лик,

Твоя невинная другиня [5],

Уже поблекший цвет певиц,

Вралих Петрополя богиня,

Пред ним со страха пала ниц,

И ежемесячный вздыхатель [6],

Что в свет бесстыдно издает

Кокетки старой кабинет,

Безграмотный школяр-писатель,

Был строгой тенью посещен;

Не спас ребенка Купидон;

Блюститель чести муз усердный

Его журил немилосердно

И уши выдрал бедняка;

Страшна Фонвизина рука!

❉❉❉❉

«Довольно! нет во мне охоты,—

Сказал он,— у худых писцов

Лишь время тратить; от зевоты

Я снова умереть готов;

Но где певец Екатерины?» [7]

«На берегах ноет Невы».

«Итак, стигийския долины

Еще не видел он?» — «Увы!»

«Увы? скажи, что значит это?»

«Денис! полнощный лавр отцвел,

Прошла весна, прошло и лето,

Огонь поэта охладел;

Ты все увидишь сам собою;

Слетим к певцу под сединою

На час послушать старика»,

Они летят, и в три мига

Среди разубранной светлицы

Увидели певца Фелицы.

Почтенный старец их узнал.

Фонвизин тотчас рассказал

Свои в том мире похожденья.

«Так ты здесь в виде привиденья?..—

Сказал Державин,— очень рад;

Прими мои благословенья…

Брысь, кошка!., сядь, усопший брат;

Какая тихая погода!..

Но, кстати, вот на славу ода,—

Послушай, братец». И старик,

Покашляв, почесав парик,

Пустился петь свое творенье,

Статей библейских преложенье;

То был из гимнов гимн прямой.

Чета бесплотных в удивленье

Внимала молча песнопенье,

Поникнув долу головой:

❉❉❉❉

«Открылась тайн священных дверь!..

Из бездп исходит Луцифер,

Смиренный, но челоперунный.

Наполеон! Наполеон!

Париж, и новый Вавилон,

И кроткий агнец белорунный,

Превосходясь, как дивий Гог,

Упал, как дух Сатанаила,

Исчезла демонская сила!..

Благословен господь наш бог!»..,

❉❉❉❉

«Ого! — насмешник мой воскликнул,

Что лучше эдаких стихов?

В них смысла сам бы не проникнул

Покойный господин Бобров;

Что сделалось с тобой, Державин?

И ты судьбой Невтону равен,

Ты бог — ты червь, ты свет — ты ночь.

Пойдем, Меркурий, сердцу больно;

Пойдем — бешуся я невольно»,

И мигом отлетел он прочь.

❉❉❉❉

«Какое чудное явленье!» —

Фонвизин спутнику сказал.

«Оставь пустое удивленье,—

Эрмий с усмешкой отвечал,—

На Пинде славный Ломоносов

С досадой некогда узрел,

Что звучной лирой в сонме россов

Татарин бритый[8] возгремел,

И гневом Пиндар Холмогора [9]

И тайной завистью горел.

Но Феб услышал глас укора,

Его спокоить захотел,

И спотыкнулся мой Державин

Апокалипсис преложить.

Денис! он вечно будет славен,

Но, ах, почто так долго жить?»

❉❉❉❉

«Пора домой,— вещал Эрмию

Ужасный рифмачам мертвец,—

Оставим наскоро Россию;

Бродить устал я наконец».

Но вдруг близ мельницы стучащей,

Средь рощи сумрачной, густой,

На берегу реки шумящей

Шалаш является простой:

К калитке узкая дорога;

В окно склонился древний клен,

И Фальконетов Купидон

Грозит с усмешкой у порога.

«Конечно, здесь живет певец,—

Сказал, обрадуясь, мертвец,—

Взойдем!» Взошли и что ж узрели?

В приятной неге, на постеле

Певец пенатов молодой [10]

С венчанной розами главой,

Едва прикрытый одеялом,

С прелестной Лилою дремал

И, подрумяненный фиалом,

В забвенье сладостном шептал.

Фонвизин смотрит изумленный.

«Знакомый вид; но кто же он?

Уж не Парни ли несравненный,

Иль Клейст? иль сам Анакреон?»

«Он стоит их,— сказал Меркурий,—

Эрата, грации, амуры

Венчали миртами его,

И Феб цевницею златою

Почтил любимца своего;

Но, лени связанный уздою,

Он только пьет, смеется, спит

И с Лилой нежится младою,

Забыв совсем, что он пиит».

«Так я же разбужу повесу»,—

Сказал Фонвизин рассердясь,

И в миг отдернул занавесу.

Певец, услыша вещий глас,

С досадой весь в пуху проснулся,

Лениво руки протянул,

На свет насилу проглянул,

Потом в сторонку обернулся

И снова крепким сном заснул.

Что делать нашему герою?

Повеся нос, идти к покою

И только про себя ворчать.

Я слышал, будто бы с досады

Бранил он русских без пощады

И вот изволил что сказать:

«Когда Хвостов трудиться станет,

А Батюшков спокойно спать,

Наш гений долго не восстанет,

И дело не пойдет па лад».

_______________________

❉❉❉❉

[1]А. Ф. Кропотов.

[2]Кн. П. И. Шаликов — писатель-сентименталист.

[3] С. А. Ширинский-Шихматов, избегавший в своих стихах глагольных рифм.

[4]А. С. Шишков.

[5] А. П. Бунина — поэтесса, усиленно расхваливаемая А. С. Шишковым.

[6]Б. М. Федоров — издатель журнала «Кабинет Аспазии».

[7] Г. Р. Державин.

[8] Г. Р. Державин.

[9]М. В. Ломоносов.

[10] К. Н. Батюшков.

❉❉❉❉