О худых рифмотворцах

Одно ли дурно то на свете, что грешно?

И то нехорошо, что глупостью смешно.

Пиит, который нас стихом не утешает, —

Презренный человек, хотя не согрешает,

Но кто от скорби сей нас может исцелить,

Коль нас бесчестие стремится веселить?

Когда б учились мы, исчезли б пухлы оды

И не ломали бы языка переводы.

Невеже никогда нельзя переводить:

Кто хочет поплясать, сперва учись ходить.

Всему положены и счет, и вес, и мера,

Сапожник кажется поменее Гомера;

Сапожник учится, как делать сапоги,

Пирожник учится, как делать пироги;

А повар иногда, коль стряпать он умеет,

Доходу более профессора имеет;

В поэзии ль одной уставы таковы,

Что к ним не надобно ученой головы?

В других познаниях текли бы мысли дружно,

А во поэзии еще и сердце нужно.

В иной науке вкус не стоит ничего,

А во поэзии не можно без него.

Не все к науке сей рожденны человеки:

Расин и Молиер во все ль бывают веки?

Кинольт, Руссо, Вольтер, Депро, Де-Лафонтен —

Плоды ль во естестве обычны всех времен?

И, сколько вестно нам, с начала сама света,

Четыре раза шли драги к Парнасу лета:

Тогда, когда Софокл и Еврипид возник,

Как римский стал Гомер с Овидием велик,

Как после тяжкого поэзии ущерба

Европа слышала и Тасса и Мальгерба,

Как жил Депро и, жив, он бредни осуждал

И против совести Кинольта охуждал.

Не можно превзойти великого пиита,

Но тщетность никогда величием не сыта.

Лукан Виргилия превесити хотел,

Сенека до небес с Икаром возлетел,

«Евгении» ли льзя превесить «Мизантропа»,

И с «Ипермнестрою» сравнительна ль «Меропа»?

Со Мельпоменою вкус Талию сопряг,

Но стал он Талии и Мельпомене враг;

Нельзя ни сей, ни той театром обладати,

Коль должно хохотать и тотчас зарыдати.

Хвалителю сего скажу я: «Это ложь!»

Расинов говорит, француз, совместник то ж:

«Двум разным музам быть нельзя в одном совете».

И говорит Вольтер ко мне в своем ответе:

«Когда трагедии составить силы нет,

А к Талии речей творец не приберет,

Тогда с трагедией комедию мешают

И новостью людей безумно утешают.

И, драматический составя род таков,

Лишенны лошадей, впрягают лошаков».

И сам я игрище всегда возненавижу,

Но я в трагедии комедии не вижу.

Умолкни тот певец, кому несвойствен лад,

Покинь перо, когда его невкусен склад,

И званья малого не преходи границы.

Виргилий должен петь в дни сей императрицы,

Гораций возгласит великие дела:

Екатерина век преславный нам дала.

Восторга нашего пределов мы не знаем:

Трепещет оттоман, уж россы за Дунаем.

Под Бендером огнем покрылся горизонт,

Колеблется земля и стонет Геллеспонт,

Сквозь тучи молния в дыму по сфере блещет,

Там море корабли турецки в воздух мещет,

И кажется с брегов: морски валы горят,

А россы бездну вод во пламень претворят.

Российско воинство везде там ужас сеет,

Там знамя росское, там флаг российский веет.

Подсолнечныя взор империя влечет.

Нева со славою троякою течет, —

На ней прославлен Петр, на ней Екатерина,

На ней достойного она взрастила сына.

Переменится Кремль во новый нам Сион,

И сердцем северна зрим будет Рима он:

И Тверь, и Искорест, я многи грады новы

Ко украшению России уж готовы;

Дом сирых, где река Москва струи лиет,

В веселии своем на небо вопиет:

Сим бедным сиротам была бы смерть судьбиной,

Коль не был бы живот им дан Екатериной.

А ты, Петрополь, стал совсем уж новый град —

Где зрели тину мы, там ныне зрим Евфрат.

Брег невский, каменем твердейшим украшенный

И наводнением уже не устрашенный,

Величье новое показывает нам;

Величье вижу я по всем твоим странам,

Великолепные зрю домы я повсюду,

И вскоре я, каков ты прежде был, забуду.

В десятилетнее ты время превращен,

К Эдему новый путь по югу намощен.

Иду между древес прекрасною долиной

Во украшенный дом самой Екатериной,

Который в месте том взвела Елисавет.

А кто ко храму здесь Исакия идет,

Храм для рождения узрит Петрова пышный:

Изобразится им сей день, повсюду слышный.

Узрит он зрак Петра, где был сожженный храм;

Сей зрак поставила Екатерина там.

Петрополь, возгласи с великой частью света:

Да здравствует она, владея, многи лета.

❉❉❉❉