Глава из поэмы

I

❉❉❉❉

Начну издалека, не здесь, а там,

начну с конца, но он и есть начало.

Был мир как мир. И это означало

все, что угодно в этом мире вам.

❉❉❉❉

В той местности был лес, как огород, —

так невелик и все-таки обширен.

Там, прихотью младенческих ошибок,

все было так и все наоборот.

❉❉❉❉

На маленьком пространстве тишины

был дом как дом. И это означало,

что женщина в нем головой качала

и рано были лампы зажжены.

❉❉❉❉

Там труд был легок, как урок письма,

и кто-то — мы еще не знали сами —

замаливал один пред небесами

наш грех несовершенного ума.

❉❉❉❉

В том равновесье меж добром и злом

был он повинен. И земля летела

неосторожно, как она хотела,

пока свеча горела над столом.

❉❉❉❉

Прощалось и невежде и лгуну —

какая разница? — пред белым светом,

позволив нам не хлопотать об этом,

он искупал всеобщую вину.

❉❉❉❉

Когда же им оставленный пробел

возник над миром, около восхода,

толчком заторможенная природа

переместила тяжесть наших тел.

❉❉❉❉

Объединенных бедною гурьбой,

врасплох нас наблюдала необъятность,

и наших недостоинств неприглядность

уже никто не возмещал собой.

❉❉❉❉

В тот дом езжали многие. И те

два мальчика в рубашках полосатых

без робости вступали в палисадник

с малиною, темневшей в темноте.

❉❉❉❉

Мне доводилось около бывать,

но я чужда привычке современной

налаживать контакт несоразмерный,

в знакомстве быть и имя называть.

❉❉❉❉

По вечерам мне выпадала честь

смотреть на дом и обращать молитву

на дом, на палисадник, на малину-

то имя я не смела произнесть.

❉❉❉❉

Стояла осень, и она была

лишь следствием, но не залогом лета.

Тогда еще никто не знал, что эта

окружность года не была кругла.

❉❉❉❉

Сурово избегая встречи с ним,

я шла в деревья, в неизбежность встречи,

в простор его лица, в протяжность речи…

Но рифмовать пред именем твоим?

О, нет.

❉❉❉❉

Он неожиданно вышел из убогой

чащи переделкинских дерев поздно вечером,

в октябре, более двух лет назад.

На нем был грубый и опрятный костюм охотника:

синий плащ, сапоги и белые вязаные варежки.

❉❉❉❉

От нежности к нему, от гордости к себе я почти не видела

его лица — только ярко-белые вспышки его

рук во тьме слепили мне уголки глаз.

Он сказал: «О, здравствуйте!

Мне о вас рассказывали, и я вас сразу узнал».

❉❉❉❉

И вдруг, вложив в это неожиданную силу переживания,

взмолился: «Ради бога! Извините меня!

Я именно теперь должен позвонить!».

Он вошел было в маленькое здание какой-то конторы,

но резко вернулся, и из кромешной темноты

мне в лицо ударило, плеснуло яркой светлостью его лица,

лбом и скулами, люминесцирующими при слабой луне.

Меня охватил сладко-ледяной,

шекспировский холодок за него.

Он спросил с ужасом: «Вам не холодно?

Ведь дело к ноябрю?» — и, смутившись,

неловко впятился в низкую дверь.

Прислонясь к стене, я телом, как глухой,

слышала, как он говорил с кем-то,

словно настойчиво оправдываясь перед ним,

окружал его заботой и любовью голоса.

Спиной и ладонями я впитывала диковинные

приемы его речи -нарастающее пение фраз,

доброе восточное бормотание, обращенное в невнятный

трепет и гул дощатых перегородок. Я, и дом, и

кусты вокруг нечаянно попали в обильные объятия этой

округлолюбовной, величественно-деликатной интонации.

Затем он вышел, и мы сделали несколько шагов по заросшей пнями,

сучьями, изгородями, чрезвычайно неудобной для ходьбы земле.

Но он как-то легко и по-домашнему ладил с корявой бездной,

сгустившейся вокруг нас, — с выпяченными, дешево

сверкающими звездами, с впадиной на месте луны,

с грубо поставленными, неуютными деревьями.

Он сказал: «Отчего вы никогда не заходите?

У меня иногда бывают очень милые и интересные

люди — вам не будет скучно. Приходите же! Приходите завтра».

От низкого головокружения, овладевшего мной,

я ответила почти надменно: «Благодарю вас.

Как-нибудь я непременно зайду».

❉❉❉❉

Из леса, как из-за кулис актер,

он вынес вдруг высокопарность позы,

при этом не выгадывая пользы

у зрителя — и руки распростер.

❉❉❉❉

Он сразу был театром и собой,

той древней сценой, где прекрасны речи.

Сейчас начало! Гаснет свет! Сквозь плечи

уже мерцает фосфор голубой.

❉❉❉❉

— О, здравствуйте! Ведь дело к ноябрю —

не холодно ли? — вот и все, не боле.

Как он играл в единственной той роли

всемирной ласки к людям и зверью.

❉❉❉❉

Вот так играть свою игру — шутя!

всерьез! до слез! навеки! не лукавя! —

как он играл, как, молоко лакая,

играет с миром зверь или дитя.

❉❉❉❉

— Прощайте же! — так петь между людьми

не принято. Но так поют у рампы,

так завершают монолог той драмы,

где речь идет о смерти и любви.

❉❉❉❉

Уж занавес! Уж освещает тьму!

Еще не все: — Так заходите завтра! —

О тон гостеприимного азарта,

что ведом лишь грузинам, как ему.

❉❉❉❉

Но должен быть такой на свете дом,

куда войти — не знаю! невозможно!

И потому, навек неосторожно,

я не пришла ни завтра, ни потом.

❉❉❉❉

Я плакала меж звезд, дерев и дач —

после спектакля, в гаснущем партере,

над первым предвкушением потери

так плачут дети, и велик их плач.

❉❉❉❉

II

❉❉❉❉

Он утверждал: «Между теплиц

и льдин, чуть-чуть южнее рая,

на детской дудочке играя,

живет вселенная вторая

и называется — Тифлис».

❉❉❉❉

Ожог глазам, рукам — простуда,

любовь моя, мой плач — Тифлис!

Природы вогнутый карниз,

где бог капризный, впав в каприз,

над миром примостил то чудо.

❉❉❉❉

Возник в моих глазах туман,

брала разбег моя ошибка,

когда тот город зыбко-зыбко

лег полукружьем, как улыбка

благословенных уст Тамар.

❉❉❉❉

Не знаю, для какой потехи

сомкнул он надо мной овал,

поцеловал, околдовал

на жизнь, на смерть и наповал-

быть вечным узником Метехи.

❉❉❉❉

О, если бы из вод Куры

не пить мне!

И из вод Арагвы

не пить!

❉❉❉❉

И сладости отравы

не ведать!

И лицом в те травы.

не падать!

❉❉❉❉

И вернуть дары,

что ты мне, Грузия, дарила!

Но поздно! Уж отпит глоток,

и вечен хмель, и видит бог,

что сон мой о тебе — глубок,

как Алазанская долина.

❉❉❉❉