Шинель

Запахнет Ленинградом, и дождик покропит.

За дедовским фасадом укрылся общепит.

Возьму я вермишели, привычной и простой.

«Мы вышли из шинели»,- обмолвился Толстой.

❉❉❉❉

Из рукава шинели мы выпорхнули в свет.

Мы только и умели, что плакать двести лет.

О, как мы вас жалели во тьме своих ночей,

Как сладостно шалели от жалости своей!

Издевки сослуживца, скрипучая кровать,

Шинелью не разжиться, девиц не целовать,-

Плачь, сердце, плачь, уродец, страдалец без порток,

Гляди во двор-колодец сквозь дождевой поток,

А там бедняк печальный с шарманкой на плече,

Как школы натуральной дежурное клише.

Спеши в своей шинелке на службу поутру,

Трясясь трясучкой мелкой на питерском ветру,-

Какая кротость нрава, живой урок стыда:

«Да что ж вы это, право, не надо, господа!»

А вечером, в каморку уныло воротясь,

На стуле втихомолку качаясь и вертясь,

Чернильницу наполнив, благословляя тишь,

Ты барышне напротив послание строчишь.

Ах, маточка Варвара, какой гнилой закат!

Она не виновата, и ты не виноват.

❉❉❉❉

О скудный наш рифмовник! О комнатенка — клеть!

О питерский чиновник, почто тебя жалеть?!

Внизу гнусит шарманщик, похожий на сверчка,-

Пытается, обманщик, добиться пятачка,

Да голубь вдоль карниза гуляет, сизокрыл…

Твоя жена — Луиза, а сын — Нафанаил.

Убогий подвирала, ты жмешься по углам,

При виде генерала ты гнешься пополам,

Ворчливо поднимаешь зачуханных детей

И сам не понимаешь несчастности своей!

Когда тебе, страдалец, я руку протяну,-

Сперва отхватишь палец, а после пятерню,

А отыщись в конторе шинель твоей грязней —

Ты будешь первым в своре хохочущих друзей:

Мой Бог, как мне обрыдло, как не дает житья

Родное свойство быдла: коль не меня, то я!..

❉❉❉❉

Ах, Девушкин-Башмачкин, Акакий и Макар!

У ненависти вашей нешуточный накал:

Начнешь жалеть такого — научат дурака,

Когда в ответ сурово: «Ишь птица велика!

Совсем, перо макая в чернильницу, зачах!

Смотри, шинель какая на собственных плечах,

А под сукном потертым — разлезшийся жилет, —

Так мы еще посмотрим, кому кого жалеть!»

И ну, угрюмо-злобен, защитника честить…

Плевок простить способен. Но жалость — как простить?

❉❉❉❉

…Традиционный задник, привычный реквизит:

Грозит зеленый всадник, Луна едва сквозит,

Коварство светотени, пророчащей грозу,

И маленький Евгений скукожился внизу.

О, как на самом деле мучителен расклад!

Дрожит поэт в шинели, похожей на халат,

Он — жертва общепита с изъеденным нутром,

Над головой — копыта, герой в седле с Петром.

Там жалкое созданье, бедняк-канцелярист,

Взнуздавший мирозданье, что твой кавалерист!

И в темноте утробной страшнее прочих мук

Подробный, злобный, дробный копытный перестук:

То автор от героя, от страха сам не свой,

Трясясь и чуть не воя, бежит по мостовой…

❉❉❉❉

Униженные братья вершат привычный суд:

Чуть руки для объятья раскинешь — и распнут.

У Курского вокзала стою я молодой.

Там Девушкин-Башмачкин глумится надо мной.

Ах, Николай Васильич, больная голова!

Зачем твоей шинели такие рукава?

❉❉❉❉