Песнь песней

Денису Горелову

❉❉❉❉

Он любил красногубых, насмешливых

хеттеянок… желтокожих египтянок,

неутомимых в любви и безумных в ревности…

дев Бактрии… расточительных мавританок…

гладкокожих аммонитянок… женщин с Севера,

язык которых был непонятен… Кроме того,

любил царь многих дочерей Иудеи и Израиля.

❉❉❉❉

А.И.Куприн, «Суламифь»

❉❉❉❉

1.

❉❉❉❉

Что было после? Был калейдоскоп,

Иллюзион, растянутый на годы,

Когда по сотне троп, прости за троп,

Он убегал от собственной свободы —

Так, чтоб ее не слишком ущемить.

А впрочем, поплывешь в любые сети,

Чтоб только в одиночку не дымить,

С похмелья просыпаясь на рассвете.

❉❉❉❉

Здесь следует печальный ряд химер,

Томительных и беглых зарисовок.

Пунктир. Любил он женщин, например,

Из околотусовочных тусовок,

Всегда готовых их сопровождать,

Хотя и выдыхавшихся на старте;

Умевших монотонно рассуждать

О Борхесе, о Бергмане, о Сартре,

Вокзал писавших через «ща» и «ю»,

Податливых, пьяневших с полбокала

Шампанского, или глотка «Камю»1);

Одна из них всю ночь под ним икала.

Другая не сходила со стези

Порока, но играла в недотроги

И сочиняла мрачные стихи

Об искусе, об истине, о Боге,

Пускала непременную слезу

В касавшейся высокого беседе

И так визжала в койке, что внизу

Предполагали худшее соседи.

Любил он бритых наголо хиппоз,

В недавнем пршлом — образцовых дочек,

Которые из всех возможных поз

Предпочитают позу одиночек,

Отвергнувших семейственный уют,

Поднявшихся над быдлом и над бытом…

По счастью, иногда они дают,

Тому, кто кормит, а не только бритым.

Они покорно, вяло шли в кровать,

Нестиранные стаскивая платья,

Не брезгуя порою воровать —

Без комплексов, затем что люди братья;

Угрюмость, мат, кочевья по стране,

Куренье «плана», осознанье клана,

Худой рюкзак на сгорбленной спине,

А в рюкзаке — кирпич Валье-Инклана.

Любил провинциалок. О распад!

Как страшно подвергаться их атаке,

Когда они, однажды переспав,

Заводят речи о фиктивном браке,

О подлости московской и мужской,

О женском невезении фатальном —

И говорят о Родине с тоской,

Хотя их рвет на Родину фонтаном!

Он также привечал в своем дому

Простушек, распираемых любовью

Безвыходной, ко всем и ко всему,

Зажатых, робких, склонных к многословью,

Кивавших страстно на любую чушь,

Не знающих, когда смеяться к месту…

(Впоследствии из этих бедных душ

Он думал приискать себе невесту,

Но спохватился, комплексом вины

Измаявшись в ближайшие полгода:

Вина виной, с другой же стороны,

При этом ущемилась бы свобода).

Любил красоток, чья тупая спесь

Немедля затмевала обаянье,

И женщин-вамп — комическую смесь

Из наглости и самолюбованья,

Цветаевок — вся речь через тире,

Ахматовок — как бы внутри с аршином…

❉❉❉❉

Но страшно просыпаться на заре,

Когда наполнен привкусом паршивым

Хлебнувший лишка пересохший рот

(Как просится сюда «Хлебнувший лиха!»)

Любой надежде вышел окорот.

Все пряталки, все утешенья — липа.

Как в этот миг мучительно ясна

Отдельность наша вечная от мира,

Как бухает не знающая сна,

С рождения заложенная мина!

Как мы одни, когда вполне трезвы!

Грызешь подушку с самого рассвета,

Пока истошным голосом Москвы

Не заорет приемник у соседа

И подтвердит, что мир еще не пуст.

Не всех еще осталось звуков в доме,

Что раскладушки скрип и пальцев хруст.

Куда и убегать отсюда, кроме

Как в бедную иллюзию родства!

Неважно, та она или другая:

Дыхание другого существа,

Сопение его и содроганья,

Та лживая, расчетливая дрожь,

И болтовня, и будущие дети —

Спасение от мысли, что умрешь,

Что слаб и жалок, что один на свете…

Глядишь, возможно слиться с кем-нибудь!

Из тела, как из ношеной рубахи,

Прорваться разом, собственную суть —

Надежды и затравленные страхи —

На скомканную вылить простыню,

Всей жалкой человеческой природой

Прижавшись к задохнувшемуся ню.

Пусь меж тобою и твоей свободой

Лежит она, тоски твоей алтарь,

Болтунья, дура, девочка, блядина,

Ничтожество, мучительница, тварь,

Хотя на миг, а все же плоть едина!

Сбеги в нее, пока ползет рассвет

По комнате и городу пустому.

По совести, любви тут близко нет.

Любовь тут ни при чем, но это к слову.

❉❉❉❉

1) «Камю» — выдающийся французский коньяк, лауреат

Нобелевской премии

❉❉❉❉

2.

❉❉❉❉

…Что было после? Был калейдоскоп,

Иллюзион. Паноптикум скорее.

Сначала — лирик, полупяный сноб

Из странной касты «русские евреи»,

Всегда жилец чужих квартир и дач,

Где он неблагодарно пробавлялся.

Был программист — угрюмый бородач,

Знаток алгола, рыцарь преферанса,

Компьютер заменял ему людей.

Задроченным нудистом был четвертый.

Пришел умелец жизни — чудодей,

Творивший чудеса одной отверткой,

И дело пело у него в руках,

За что бы он ене брался. Что до тела,

Он действовал на совесть и на страх —

Напористо и просто, но умело.

Он клеил кафель, полки водружал,

Ее жилище стало чище, суше…

Он был бы всем хорош, но обожал

Чинить не только краны, но и души.

Она была достаточно мудра,

Чтоб вскоре пренебречь его сноровкой

Желать другим активного добра

И лезть в чужие жизни с монтировкой.

Потом — прыщавый тип из КСП,

Воспитанный «Атлантами» и «Снегом».

Она привыкла было, но в Москве

Случался он, как правило, пробегом

В Малаховку с каких-нибудь Курил.

Обычно он, набычившись сутуло,

Всю ночь о смысле жизни говорил,

При этом часто падая со стула.

Когда же залетела — был таков:

Она не выбирала сердобольных.

Мелькнула пара робких дураков —

По имиджу художников подпольных,

По сути же бездельников. Потом

Явился тощий мальчик с видом строгим —

Он думал о себе как о крутом,

При этом был достаточно пологим

И торговал ликерами в ларьке.

Подвальный гений, пьяница и нытик,

Неделю с нею был накоротке;

Его сменил запущенный политик,

Борец и проч., в начале славных дел

Часами тусовавшийся на Пушке.

Он мало знал и многого хотел,

Но звездный час нашел в недавнем путче:

Воздвиг на Краснопресненской завал —

Решетки, прутья, каменная глыба…

Потом митинговал, голосовал,

В постели же воздерживался, ибо

Весь пар ушел в гудок. Одной ногой

Он вечно был на площади, как главный

❉❉❉❉

И всех, кому другие не простят

Уродств и блажи, — всех она простила.

(Любви желает даже кришнаит,

Зане, согласно старой шутке сальной,

Вопрос о смысле жизни не стоит,

Когда стоит ответ универсальный).

Полковника (восторженный оскал),

Лимитчика (назойливое «Слухай!»), —

И мальчика, который переспал

С ней первой — и назвал за это шлюхой,

Да кто бы возражал ему, щенку!

Он сам поймет, когда уйдет оттуда,

Что мы, мерзавцы, прячем нищету

И примем жалость лишь под маской блуда —

Не то бы нас унизила она.

Мы нищие, но не чужды азарта.

Жалей меня, но так, чтобы сполна

Себе я победителем казался!

❉❉❉❉

Любой пересекал ее порог

И, отогревшись, шел к другому дому.

Через нее как будто шел поток

Горячей, жадной жалости к любому:

Стремленье греть, стремленье утешать,

Жалеть, желать, ни в чем не прекословить,

Прощать, за нерешительный — решать,

Решительных — терпеть и всем — готовить.

Беречь, кормить, крепиться, укреплять,

Ночами наклоняться к изголовью,

Выхаживать… Но это все опять

Имеет мало общего с любовью.

❉❉❉❉

3.

❉❉❉❉

Что было после? Был иллюзион,

Калейдоскоп, паноптикум, постфактум.

Все кончилось, когда она и он

Расстались, пораженные. И как там

Не рыпайся — все призраки, все тень.

Все прежнее забудется из мести.

Все главное случилось перед тем —

Когда еще герои были вместе.

И темный страх остаться одному,

И прятки с одиночеством, и блядки,

И эта жажда привечать в дому

Любого, у кого не все в порядке, —

Совсем другая опера. Не то.

Под плоть замаскированные кости.

Меж тем любовь у них Портрет эпохи, список суррогатов,

Протянутый между двумя «потом».

❉❉❉❉

4.

❉❉❉❉

Я научился плавать и свистеть,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И ничего на свете не хотеть,

Как только продвигаться понемногу

По этому кольцу, в одном ряду

С героями, не названными внятно,

Запоминая все, что на виду,

И что во мне — и в каждом, вероятно:

Машинку, стол, ментоловый «Ковбой»,

Чужих имен глухую прекличку

И главное, что унесу с собой:

К пространству безвоздушному привычку.

❉❉❉❉

1993

❉❉❉❉