Четырнадцатая баллада

Я знал, что меня приведут

На тот окончательный суд,

Где все зарыдают, и всё оправдают,

И все с полувзгляда поймут.

И как же, позвольте спросить,

Он сможет меня не простить,

Чего ему боле в холодной юдоли,

Где лук-то непросто растить?

Ведь должен же кто-то, хоть Бог,

Отбросив возвышенный слог,

Тепло и отрадно сказать мне: «Да ладно,

Ты просто иначе не мог!» —

И, к уху склонясь моему,

Промолвить: «Уж я-то пойму!».

Вот так мне казалось; и как оказалось —

Казалось не мне одному.

❉❉❉❉

…Теперь на процессе своем

Стоим почему-то втроем:

Направо ворота, налево гаррота,

А сзади лежит водоем.

❉❉❉❉

И праведник молвил: «Господь,

Я долго смирял свою плоть,

Мой ум упирался, но ты постарался —

И смог я его побороть.

Я роздал именье и дом,

Построенный тяжким трудом, —

Не чувствуя срама, я гордо и прямо

Стою перед Вышним судом».

❉❉❉❉

Он смотрит куда-то туда,

Где движется туч череда,

И с полупоклоном рассеянным тоном

Ему отвечает: «Да-да».

❉❉❉❉

И рядом стоящий чувак

Сказал приблизительно так:

«Ты глуп, примитивен, ты был мне противен,

Я был твой сознательный враг.

Не просто озлобленный гном,

Которому в радость погром, —

О, я был поэтом, о, я был эстетом,

О, я был ужасным говном!

Я ждал, что для всех моих дел

Положишь ты некий предел, —

Но, словно радея о благе злодея,

Ты, кажется, недоглядел.

Я гордо стою у черты

На фоне людской мелкоты:

Доволен и славен, я был тебе равен —

А может, и выше, чем ты!».

❉❉❉❉

Он смотрит туда, в вышину,

Слегка поправляет луну

Левее Сатурна — и как-то дежурно

«Ну-ну, — отвечает, — ну-ну».

❉❉❉❉

Меж тем все темней синева

Все легче моя голова.

Пришла моя очередь себя опорочивать,

А я забываю слова.

Среди мирового вранья

Лишь им и доверился я,

Но вижу теперь я, что все это перья,

Клочки, лоскутки, чешуя.

Теперь из моей головы

Они вылетают, мертвы,

Мой спич и не начат, а что-либо значит

Одно только слово «увы».

❉❉❉❉

Всю жизнь не умея решить,

Подвижничать или грешить, —

Я выбрал в итоге томиться о Боге,

А также немножечко шить;

И вот я кроил, вышивал,

Не праздновал, а выживал,

Смотрел свысока на фанатов стакана,

На выскочек и вышибал —

И что у меня позади?

Да Господи не приведи:

Из двух миллионов моральных законов

Я выполнил лишь «Не кради».

За мной, о верховный ГУИН,

Так много осталось руин,

Как будто я киллер по прозвищу Триллер,

Чьей пищею был кокаин.

И все это ради того,

Что так безнадежно мертво —

Всё выползни, слизни, осколки от жизни,

Которой живет большинство;

И хроникой этих потерь

Я мнил оправдаться теперь?

Прости меня, Боже, и дай мне по роже —

Я этого стою, поверь.

❉❉❉❉

Он смотрит рассеянно вдаль,

Я, кажется, вижу печаль

В глазах его цвета усталого лета —

Хорошая строчка, и жаль,

Что некому мне, старику,

Поведать такую строку;

Он смотрит — и скоро взамен приговора

«Ку-ку», произносит, «ку-ку».

❉❉❉❉

И мы остаемся втроем

В неведенье полном своем;

Нам стыдно, слюнтяям, что мы отвлекаем,

Подумать ему не даем,

Но праведник дышит тяжкО

И шепчет ему на ушко:

«Ну ладно, понятно, хотя неприятно,

Но Господи, дальше-то что?!».

❉❉❉❉

И он, подавляя смешок,

Как если б морской гребешок

Спросил его «Боже, а дальше-то что же?» —

«Да что» — говорит. — На горшок?.

❉❉❉❉

И вот мы сидим на горшках,

Навек друг у друга в дружках;

Зима наступает, детсад утопает

В гирляндах, игрушках, флажках.

Мой ум заполняет не то,

Что прожито и отжито,

А девочка Маша, и манная каша,

И что-то еще из Барто,

Но я успеваю вместить,

Что он и не мог не простить —

И этого, справа, по имени Слава,

Что всех собирался крестить,

И этого тоже козла,

Эстета грошового зла,

Сидящего слева, по имени Сева,

И третьего — кто он? Не зна?

Он всех нас простит без затей,

Но так, как прощают детей,

Чьи ссоры (при взгляде серьезного дяди)

Пустого ореха пустей.

❉❉❉❉

Но краем сознанья держась

За некую тайную связь,

Без коей я точно подох бы досрочно

И был совершенная мразь, —

Уставясь в окно, в полумрак,

Где бегает радостно так

Толпа молодежи, — я думаю: «Боже!

А надо-то было-то как?»

❉❉❉❉

Он смотрит рассеянно вбок,

И взор его так же глубок,

Как тьма океана; но грустно и странно,

Как будто он вовсе не Бог,

Он мне отвечает: «Вот так,

Вот так вот», — и делает знак,

Но этого знака среди полумрака

Уже мне не видно никак.

Он что-то еще говорит,

И каждое слово горит,

Как уголь заката; шумит, как регата,

Когда над волною парит,

И плещет, как ветка в грозу,

И пахнет, как стог на возу —

Вот так: бобэоби? но нет, вивиэре?

Потом моонзу, моонзу!

❉❉❉❉