Фронтовик

Глядел я с верным другом Васькой,

укутан в теплый тетин шарф,

и на фокстроты, и на вальсы,

глазок в окошке продышав.

Глядел я жадно из метели,

из молодого января,

как девки жаркие летели,

цветастым полымем горя.

Открылась дверь с игривой шуткой,

и в серебрящейся пыльце —

счастливый смех, и шепот шумный,

и поцелуи на крыльце.

Взглянул —

и вдруг застыло сердце.

Я разглядел сквозь снежный вихрь:

стоял кумир мальчишек сельских —

хрустящий,

бравый фронтовик.

Он говорил Седых Дуняше:

«А ночь-то, Дунечка,-

краса!»

И тихо ей:

«Какие ваши

совсем особые глаза…»

Увидев нас,

в ладоши хлопнул

и нашу с Ваською судьбу

решил:

«Чего стоите, хлопцы?!

А ну, давайте к нам в избу!»

Мы долго с валенок огромных,

сопя, состукивали снег

и вот вошли бочком,

негромко

в махорку, музыку и свет.

Ах, брови —

черные чащобы!..

В одно сливались гул и чад,

и голос:

«Водочки еще бы!..»-

и туфли-лодочки девчат.

Аккордеон вовсю работал,

все поддавал он ветерка,

а мы смотрели,

как на бога,

на нашего фронтовика.

Мы любовались,- я не скрою,-

как он в стаканы водку лил,

как перевязанной рукою

красиво он не шевелил.

Но он историями сыпал

и был уж слишком пьян и лих,

и слишком звучно,

слишком сыто

вещал о подвигах своих.

И вдруг

уже к Петровой Глаше

подсел в углу под образа,

и ей опять:

«Какие ваши

совсем особые глаза…»

Острил он приторно и вязко.

Не слушал больше никого.

Сидели молча я и Васька.

Нам было стыдно за него.

Наш взгляд,

обиженный, колючий,

его упрямо не забыл,

что должен быть он лучше,

лучше

за то,

что он на фронте был.

Смеясь,

шли девки с посиделок

и говорили про свое,

а на веревках поседелых

скрипело мерзлое белье.

❉❉❉❉