Переговоры в Белой Церкви

«Послушай, мой ясновельможный князь!  
Я Казимира уважаю;  
Но, с твердою душой родясь,  
Страдал и вдвое пострадаю,  
Ни вас, ни сейма не боясь, —  
За край, за род мой и за племя!  
Подумай, Любомирский, сам:  
Хмельницкий говорит как друг, — не то уж время,  
Чтоб лях давал законы нам  
И посылал разъезжих строгих  
Сбирать с колодезей налоги  
И церкви божии запродавать жидам!..  
Вот положили — соберемся  
И в Белой Церкви погостим:  
Мы завтра там. Там мы о мире попечемся.  
Условием, вельможный князь, твоим  
Доволен!  
В нем сказано, что всякий волен  
По званию конвой и свиту привести:  
Куда уж козаку за панством вслед ползти?  
Вы будете на съезд с шляхетством, с гайдуками;  
Однако ж кое-кто приедет и за нами!»  
Расстались. Вот примчалась весть,  
Что поляки скрывают месть;  
Что свежая больна им рана  
И им хотелось бы путем прижать Богдана  
И в сеть уловкою завесть  
На съезде. — Мудрено! он крепко верил в бога,  
И с колыбельных лет военная тревога  
Ему, как мать родная, знакома;  
Притом Хмельницкий, был великого ума.  
Большой конвой вели с собой поляки,  
Чтоб, в недостатке слов, взять верх хоть силой драки;  
Но трудно завести в заманку козака!  
Узнав, что конница козачья далека,  
Готовил лях свои уловки…  
Богдан послал лихого ездока:  
«Умри — скачи до Кочерговки.  
Тут сорок верст, там сорок два полка!  
Дружней, быстрей, из всей козачьей мочи,  
Пусть мчатся на рысях… чтоб быть как тут к полночи!  
Я знаю, наши прилетят!  
И пусть все за лесом полягут по ватагам!..»  
Кипит в душе Хмельницкого отвага,  
Идет на съезд… Паны шумят,  
Закинув кунтуши, преважно  
Закручивают длинный ус,  
И смотрят свысока, и говорят протяжно…  
Хмельницкий не был сроду трус;  
Однако ж видит: идут толки,  
Паны особятся, какой-то есть секрет;  
Ни откровенности, ни ласки нет,  
И на него глядят как волки.  
Вот он: «Шляхетные паны!  
Как много привели вы свиты,  
И ваши вершники все золотом прикрыты;  
А мы, военною порой утруждены,  
На клячах кое-как примчались;  
Но, чтоб над козаком вы больше не ругались …»  
Он стал перед окном,  
Махнул платком —  
И зашатался дом:  
Под топотом копыт заговорило поле,  
И света божьего, в пыли, не видно боле!  
Не стало пыльных облаков —  
И двадцать тысяч Козаков,  
Прогнав толпу вельможеских холопей,  
Стоят!  
И двадцать тысяч ратных копий  
Торчат!  
Паны удобрились — и мир подписан,  
Который славою в скрижаль времен записан.  

❉❉❉❉

1827  

❉❉❉❉