Я это видел

Можно не слушать народных сказаний,

Не верить газетным столбцам,

Но я это видел. Своими глазами.

Понимаете? Видел. Сам.

❉❉❉❉

Вот тут дорога. А там вон — взгорье.

Меж нами

вот этак —

ров.

Из этого рва поднимается горе.

Горе без берегов.

❉❉❉❉

Нет! Об этом нельзя словами…

Тут надо рычать! Рыдать!

Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,

Заржавленной, как руда.

❉❉❉❉

Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.

Может быть, партизаны? Нет.

Вот лежит лопоухий Колька —

Ему одиннадцать лет.

❉❉❉❉

Тут вся родня его. Хутор «Веселый».

Весь «Самострой» — сто двадцать дворов

Ближние станции, ближние села —

Все заложников выслали в ров.

❉❉❉❉

Лежат, сидят, всползают на бруствер.

У каждого жест. Удивительно свой!

Зима в мертвеце заморозила чувство,

С которым смерть принимал живой,

❉❉❉❉

И трупы бредят, грозят, ненавидят…

Как митинг, шумит эта мертвая тишь.

В каком бы их ни свалило виде —

Глазами, оскалом, шеей, плечами

Они пререкаются с палачами,

Они восклицают: «Не победишь!»

❉❉❉❉

Парень. Он совсем налегке.

Грудь распахнута из протеста.

Одна нога в худом сапоге,

Другая сияет лаком протеза.

Легкий снежок валит и валит…

Грудь распахнул молодой инвалид.

Он, видимо, крикнул: «Стреляйте, черти!»

Поперхнулся. Упал. Застыл.

Но часовым над лежбищем смерти

Торчит воткнутый в землю костыль.

И ярость мертвого не застыла:

Она фронтовых окликает из тыла,

Она водрузила костыль, как древко,

И веха ее видна далеко.

❉❉❉❉

Бабка. Эта погибла стоя,

Встала из трупов и так умерла.

Лицо ее, славное и простое,

Черная судорога свела.

Ветер колышет ее отрепье…

В левой орбите застыл сургуч,

Но правое око глубоко в небе

Между разрывами туч.

И в этом упреке Деве Пречистой

Рушенье веры десятков лет:

«Коли на свете живут фашисты,

Стало быть, бога нет».

❉❉❉❉

Рядом истерзанная еврейка.

При ней ребенок. Совсем как во сне.

С какой заботой детская шейка

Повязана маминым серым кашне…

Матери сердцу не изменили:

Идя на расстрел, под пулю идя,

За час, за полчаса до могилы

Мать от простуды спасала дитя.

Но даже и смерть для них не разлука:

Невластны теперь над ними враги —

И рыжая струйка

из детского уха

Стекает

в горсть

материнской

руки.

❉❉❉❉

Как страшно об этом писать. Как жутко.

Но надо. Надо! Пиши!

Фашизму теперь не отделаться шуткой:

Ты вымерил низость фашистской души,

Ты осознал во всей ее фальши

«Сентиментальность» пруссацких грез,

Так пусть же

сквозь их

голубые

вальсы

Торчит материнская эта горсть.

❉❉❉❉

Иди ж! Заклейми! Ты стоишь перед бойней,

Ты за руку их поймал — уличи!

Ты видишь, как пулею бронебойной

Дробили нас палачи,

Так загреми же, как Дант, как Овидий,

Пусть зарыдает природа сама,

Если

все это

сам ты

видел

И не сошел с ума.

❉❉❉❉

Но молча стою я над страшной могилой.

Что слова? Истлели слова.

Было время — писал я о милой,

О щелканье соловья.

❉❉❉❉

Казалось бы, что в этой теме такого?

Правда? А между тем

Попробуй найти настоящее слово

Даже для этих тем.

❉❉❉❉

А тут? Да ведь тут же нервы, как луки,

Но строчки… глуше вареных вязиг.

Нет, товарищи: этой муки

Не выразит язык.

❉❉❉❉

Он слишком привычен, поэтому бледен.

Слишком изящен, поэтому скуп,

К неумолимой грамматике сведен

Каждый крик, слетающий с губ.

❉❉❉❉

Здесь нужно бы… Нужно созвать бы вече,

Из всех племен от древка до древка

И взять от каждого все человечье,

Все, прорвавшееся сквозь века,-

Вопли, хрипы, вздохи и стоны,

Эхо нашествий, погромов, резни…

Не это ль

наречье

муки бездонной

Словам искомым сродни?

❉❉❉❉

Но есть у нас и такая речь,

Которая всяких слов горячее:

Врагов осыпает проклятьем картечь.

Глаголом пророков гремят батареи.

Вы слышите трубы на рубежах?

Смятение… Крики… Бледнеют громилы.

Бегут! Но некуда им убежать

От вашей кровавой могилы.

❉❉❉❉

Ослабьте же мышцы. Прикройте веки.

Травою взойдите у этих высот.

Кто вас увидел, отныне навеки

Все ваши раны в душе унесет.

❉❉❉❉

Ров… Поэмой ли скажешь о нем?

Семь тысяч трупов.

Семиты… Славяне…

Да! Об этом нельзя словами.

Огнем! Только огнем!

❉❉❉❉