Бюст Тиберия

Приветствую тебя две тыщи лет  
спустя. Ты тоже был женат на бляди.  
У нас немало общего. К тому ж  
вокруг — твой город. Гвалт, автомобили,  
шпана со шприцами в сырых подъездах,  
развалины. Я, заурядный странник,  
приветствую твой пыльный бюст  
в безлюдной галерее. Ах, Тиберий,  
тебе здесь нет и тридцати. В лице  
уверенность скорей в послушных мышцах,  
чем в будущем их суммы. Голова,  
отрубленная скульптором при жизни,  
есть, в сущности, пророчество о власти.  
Все то, что ниже подбородка, — Рим:  
провинции, откупщики, когорты  
плюс сонмы чмокающих твой шершавый  
младенцев — наслаждение в ключе  
волчицы, потчующей крошку Рема  
и Ромула. (Те самые уста!  
глаголющие сладко и бессвязно  
в подкладке тоги.) В результате — бюст  
как символ независимости мозга  
от жизни тела. Собственного и  
имперского. Пиши ты свой портрет,  
он состоял бы из сплошных извилин.  

❉❉❉❉

Тебе здесь нет и тридцати. Ничто  
в тебе не останавливает взгляда.  
Ни, в свою очередь, твой твердый взгляд  
готов на чем-либо остановиться:  
ни на каком-либо лице, ни на  
классическом пейзаже. Ах, Тиберий!  
Какая разница, что там бубнят  
Светоний и Тацит, ища причины  
твоей жестокости! Причин на свете нет,  
есть только следствия. И люди жертвы следствий.  
Особенно в тех подземельях, где  
все признаются — даром, что признанья  
под пыткой, как и исповеди в детстве,  
однообразны. Лучшая судьба —  
быть непричастным к истине. Понеже  
она не возвышает. Никого.  
Тем паче цезарей. По крайней мере,  
ты выглядишь способным захлебнуться  
скорее в собственной купальне, чем  
великой мыслью. Вообще — не есть ли  
жестокость только ускоренье общей  
судьбы вещей? свободного паденья  
простого тела в вакууме? В нем  
всегда оказываешься в момент паденья.  

❉❉❉❉

Январь. Нагроможденье облаков  
над зимним городом, как лишний мрамор.  
Бегущий от действительности Тибр.  
Фонтаны, бьющие туда, откуда  
никто не смотрит — ни сквозь пальцы, ни  
прищурившись. Другое время!  
И за уши не удержать уже  
взбесившегося волка. Ах, Тиберий!  
Кто мы такие, чтоб судить тебя?  
Ты был чудовищем, но равнодушным  
чудовищем. Но именно чудовищ —  
отнюдь не жертв — природа создает  
по своему подобию. Гораздо  
отраднее — уж если выбирать —  
быть уничтоженным исчадьем ада,  
чем неврастеником. В неполных тридцать,  
с лицом из камня — каменным лицом,  
рассчитанным на два тысячелетья,  
ты выглядишь естественной машиной  
уничтожения, а вовсе не  
рабом страстей, проводником идеи  
и прочая. И защищать тебя  
от вымысла — как защищать деревья  
от листьев с ихним комплексом бессвязно,  
но внятно ропщущего большинства.  

❉❉❉❉

В безлюдной галерее. В тусклый полдень.  
Окно, замызганное зимним светом.  
Шум улицы. На качество пространства  
никак не реагирующий бюст…  
Не может быть, что ты меня не слышишь!  
Я тоже опрометью бежал всего  
со мной случившегося и превратился в остров  
с развалинами, с цаплями. И я  
чеканил профиль свой посредством лампы.  
Вручную. Что до сказанного мной,  
мной сказанное никому не нужно —  
и не впоследствии, но уже сейчас.  
Но если это тоже ускоренье  
истории? успешная, увы  
попытка следствия опередить причину?  
Плюс, тоже в полном вакууме — что  
не гарантирует большого всплеска.  
Раскаяться? Переверстать судьбу?  
Зайти с другой, как говориться, карты?  
Но стоит ли? Радиоактивный дождь  
польет не хуже нас, чем твой историк.  
Кто явится нас проклинать? Звезда?  
Луна? Осатаневший от бессчетных  
мутаций, с рыхлым туловищем, вечный  
термит? Возможно. Но, наткнувшись в нас  
на нечто твердое, и он, должно быть,  
слегка опешит и прервет буренье.  

❉❉❉❉

«Бюст, — скажет он на языке развалин  
и сокращающихся мышц, — бюст, бюст».  

❉❉❉❉

1981  

❉❉❉❉

* Датировано по переводу в TU.  

❉❉❉❉