В Паланге

Коньяк в графине — цвета янтаря,  
что, в общем, для Литвы симптоматично.  
Коньяк вас превращает в бунтаря.  
Что не практично. Да, но романтично.  
Он сильно обрубает якоря  
всему, что неподвижно и статично.  

❉❉❉❉

Конец сезона. Столики вверх дном.  
Ликуют белки, шишками насытясь.  
Храпит в буфете русский агроном,  
как свыкшийся с распутицею витязь.  
Фонтан журчит, и где-то за окном  
милуются Юрате и Каститис.  

❉❉❉❉

Пустые пляжи чайками живут.  
На солнце сохнут пестрые кабины.  
За дюнами транзисторы ревут  
и кашляют курляндские камины.  
Каштаны в лужах сморщенных плывут  
почти как гальванические мины.  

❉❉❉❉

К чему вся метрополия глуха,  
то в дюжине провинций переняли.  
Поет апостол рачьего стиха  
в своем невразумительном журнале.  
И слепок первородного греха  
свой образ тиражирует в канале.  

❉❉❉❉

Страна, эпоха — плюнь и разотри!  
На волнах пляшет пограничный катер.  
Когда часы показывают «три»,  
слышны, хоть заплыви за дебаркадер,  
колокола костела. А внутри  
на муки Сына смотрит Богоматерь.  

❉❉❉❉

И если жить той жизнью, где пути  
действительно расходятся, где фланги,  
бесстыдно обнажаясь до кости,  
заводят разговор о бумеранге,  
то в мире места лучше не найти  
осенней, всеми брошенной Паланги.  

❉❉❉❉

Ни русских, ни евреев. Через весь  
огромный пляж двухлетний археолог,  
ушедший в свою собственную спесь,  
бредет, зажав фаянсовый осколок.  
И если сердце разорвется здесь,  
то по-литовски писанный некролог  

❉❉❉❉

не превзойдет наклейки с коробка,  
где брякают оставшиеся спички.  
И солнце, наподобье колобка,  
зайдет, на удивление синичке  
на миг за кучевые облака  
для траура, а может, по привычке.  

❉❉❉❉

Лишь море будет рокотать, скорбя  
безлично — как бывает у артистов.  
Паланга будет, кашляя, сопя,  
прислушиваться к ветру, что неистов,  
и молча пропускать через себя  
республиканских велосипедистов.  

❉❉❉❉

осень 1967  

❉❉❉❉