Мое оправдание. К Анюте

Защищая пол прелестный,

Аннушка, мой друг любезный!

Часто ты пеняла мне,

Что лишь слабости одне

В женщинах ценю я строго

И что нежных тех зараз,

Чем они пленяют нас,

Нахожу я в них немного.

Удивляло то тебя,

Что писать про них я смею;

Ты пеняла, что умею

В них пороки видеть я.

Ты пеняла — я смеялся.

Ты грозила — я шутил.

И тебя я не боялся!

И тебе самой не льстил!

Для меня казалось стыдно,

И досадно, и обидно

Девочке в пятнадцать лет,

Как судье, давать ответ.

Но судьба здесь всем играет,

Вид всему дает иной:

Часто роза там блистает,

Иней где мертвел седой.

Где лежал бел снег пушистый,

Облака крутил Борей,

Флора утренней зарей

Стелет там ковры душисты

Для любовных алтарей.

Все природе уступают.

Превратяся воды в лед

Пусть Бореев презирают.

Придет час — они растают,

Вся их твердость пропадет,

Их теперь и вихри люты

Не возмогут всколебать;

Но настанут те минуты,

Как резвясь их волновать

Станут ветерки восточны.

Сердце наше таково:

Твердо, холодно, как камень;

Но наступит час его,

Вспыхнет вдруг, как лютый пламень.

Все в нем страсти закипят,

И тогда один уж взгляд

Волновать его удобен

И, вливая в душу яд,

Душу связывать способен.

Но когда здесь всё не впрок,

Может быть, закон природы

И моей уже свободы

Назначает близкий срок.

Скоро, скоро, может статься,

Заплачу большой ценой

За вину, что воружаться

Смел на пол я нежный твой;

Но теперь лишь оправдаться

Я желаю пред тобой.

Зла тоскою не избудешь,

Грустью тучи не принудишь

Грозу мимо пронести.

Я еще вздохнуть успею,

Как совсем уж ослабею

От беды себя спасти

И погибну невозвратно.

Так тебе то не приятно,

Что на женщин я пишу,

Их причуды поношу,

Открываю их пороки,

Страсти пылки и жестоки,

Кои вредны иногда,

Странны и смешны всегда.

Но тебя ль я обижаю,

Коль порочных поражаю?

Нет — тебя тем обожаю.

Твой лишь тихий, кроткий нрав,

Не любя переговоров,

Колких шуток, ссор и споров,

То твердит, что я не прав.

И когда пером шутливым,

Не бранчивым, не брюзгливым,

Глупость я колю одну,

Ты в поступке видишь этом,

Будто с целым женским светом

Злую я веду войну.

Так пастух в лесу тенистом,

Голосом пленяясь чистым

Милой пеночки своей,

Чтоб дать боле места ей,

Прочь от дерева гоняет

Глупых каркливых ворон,

Но тем пеночку пугает —

Робка пеночка слетает —

И ее теряет он,

Как приятный, сладкий сон.

Но тебе ль, мой друг любезный,

Страх пристал сей бесполезный?

Пусть Венера во сто лет,

Колотя в поддельны зубы

И надув увядши губы,

Мне проклятие дает

За вину, что слишком строго

Заглянул к ней в туалет

И ценил его я много;

Но тебе в том нужды нет.

Ты красот не покупаешь

В баночках большой ценой,

И природе лишь одной

Тем должна, чем ты пленяешь.

Пусть пеняет на меня

Скромна, хитра щеголиха,

Пусть ворчит мне исподтиха,

Мниму злость мою кленя.

Перед ней, сказать неложно,

Не совсем я чист и прав,

И не слишком осторожно

Я открыл лукавый нрав,

Хитры замыслы, уловки,

Кои чаще у нее,

Нежель у мужа ее

Модны головны обновки.

Не совсем я прав и тем,

Что сказал за тайну всем,

Как она над ним играет;

Знает кстати похвалить;

Знает кстати слезы лить,

Кстати часто обмирает;

И, воскреснув без него,

Мужа скромного сего

Лоб счастливый убирает.

Пусть она бранит меня;

Перед ней я очень грешен;

Но я тем, мой друг, утешен,

Что я прав перед тобой:

С описаньем сим несходен

Нрав невинный, скромный твой:

Он приятен, благороден —

Как тиха заря весной.

Ты притворства ненавидишь —

Нужды в нем себе не видишь —

И к чему тебе оно?

Всё судьбой тебе дано,

Чтоб тобою восхищаться?

Для чего же притворяться?

Разве только для того,

Чтоб любезной не казаться?

Пусть, как хочет, так бранит

Резвая меня Ветрана;

Пусть везде она твердит,

Что я схож на грубияна,

Что во мне искусства нет

Тешить нежно модный свет.

Гнев ее ничуть не дивен:

Кто портрет ее писал

И, писав его, не лгал,

Тот, конечно, ей противен.

Если б я не рассказал,

Как сердца она меняет;

Как нередко в сутки раз

Верностью своей линяет,

Не храня своих зараз;

И как бабочка летает

С василька на василек,

И с кусточка на кусток;

Если б я был скромен боле,

Если б я смолчать умел;

Может быть, с другими в доле

Сердцем бы ее владел;

Но в блаженстве без препятства

Мало есть, мой друг, приятства —

Мил сокол нам в высоке —

Скучит скоро на руке.

Пусть она кричит, как хочет;

Пусть язык, как бритву, точит:

Мне не страшен гнев ея.

Но, писав портрет Ветраны,

Хитрость, плутовство, обманы,

Чем тебе досаден я?

Ты ловить сердца не ищешь;.

За победами не рыщешь

На гуляньи, в маскарад,

В сосьете[1], в спектакли, в сад.

И хотя ты всех пленяешь

И умом и красотой,

Но, сколь взгляд опасен твой,

Всех ты мене это знаешь.

Перед зеркалом, друг мой,

Ты не учишь улыбаться,

Ни вздыхать, ни ужиматься,

Кстати бросить томный взгляд,

Иль лукавы сделать глазки;

Щеголих подборны краски,

Весь ученый их снаряд,

Расставлять сердцам тенета,

Быть влюбленной не любя —

Вся наука хитра эта

Не понятна для тебя.

У тебя, мой друг, не в моде

С сердцем быть глазам в разводе.

Ты открыта — твой язык

К хитрой лести не привык.

Плачешь ты или хохочешь

Не тогда, когда захочешь,

Но как сердце то велит.

С ним одним всегда согласны

Голос твой, глаза и вид:

Оттого они прекрасны.

Ах! когда бы весь твой пол

Сходен был во всем с тобою;

Кто б, мой друг, был столько зол

И с душою столь слепою,

Чтобы не пленяться им?

Слабым я пером моим

Лишь ему платил бы дани

И оставил бы все брани

Злым порокам и смешным.

С лирой томной и согласной,

Пел бы пол я сей прекрасной:

И учился б лишь тому,

Чтоб уметь его прославить;

Кстати — в шутках позабавить —

И приятным быть ему.

❉❉❉❉

[1]Сосьете — общество, светское собрание (франц.).

❉❉❉❉