Чурило Пленкович

Как во стольном том во городе во Киеве был пир,

Как у ласкового Князя пир идет на целый мир.

Пированье, столование, почестный стол,

Словно день затем пришел, чтоб этот пир так шел.

И уж будет день в половине дня,

И уж будет столь во полу-столе,

А все гусли поют, про веселье звеня,

И не знает душа, и не помнит о зле.

Как приходит тут к Князю сто молодцов,

А за ними другие и третий сто.

С кушаками они вкруг разбитых голов,

На охоте их всех изобидели. Кто?

А какие-то молодцы, сабли булатные,

И кафтаны на них все камчатные,

Жеребцы-то под ними Латинские,

Кони бешены те исполинские.

Половили они соболей и куниц,

Постреляли всех туров, оленей, лисиц,

Обездолили лес, и наделали бед,

И добычи для Князя с Княгинею нет.

И не кончили эти, другие идут,

В кушаках, как и те, кушаки-то не тут,

Где им надобно быть: рыболовы пришли,

Вместо рыбы они челобитье несли.

Всю де выловили белорыбицу там,

Карасей нет, ни щук, и обида есть нам.

И не кончили эти, как третьи идут,

В кушаках, как и те, и челом они бьют:

То сокольники, нет соколов в их руках,

Что не надо, так есть, много есть в кушаках,

Изобидели их сто чужих молодцов.

«Чья дружина?» — «Чурилы» — «А кто он таков?»

Тут Бермята Васильевич старый встает:

«Мне Чурило известен, не здесь он живет.

Он под Киевцем Малым живет на горах,

Двор богатый его, на семи он верстах.

Он привольно живет, сам себе господин,

Вкруг двора у него там железный есть тын,

И на каждой тынинке по маковке есть,

По жемчужинке есть, тех жемчужин не счесть.

Середи-то двора там светлицы стоят,

Белодубовы все, гордо гридни глядят,

Эти гридни покрыты седым бобром,

Потолок — соболями, а пол — серебром,

А пробои-крюки все злаченый булат,

Пред светлицами трои ворота стоят,

Как одни-то разные, вальящаты там,

А другие хрустальны, на радость глазам,

А пред тем как пройти чрез стеклянные,

Еще третьи стоят, оловянные».

Вот собрался Князь с Княгинею, к Чуриле едет он,

Старый Плен идет навстречу, им почет и им поклон.

Посадил во светлых гриднях их за убраны столы,

Будут пить питья медвяны до вечерней поздней мглы.

Только Князь в оконце глянул, закручинился: «Беда!

Я из Киева в отлучке, а сюда идет орда.

Из орды идет не Царь ли, или грозный то посол?»

Плен смеется. «То Чурило, сын мой, Пленкович пришел».

Вот глядят они, а день уж вечеряется,

Красно Солнышко к покою закатается,

Собирается толпа, их за пять сот,

Молодцов-то и до тысячи идет.

Сам Чурило на могучем на коне

Впереди, его дружина — в стороне,

Перед ним несут подсолнечник-цветок,

Чтобы жар ему лица пожечь не мог

Перво-наперво бежит тут скороход,

А за ним и все, кто едет, кто идет.

Князь зовет Чурилу в Киев, тот не прочь:

Светел день там, да светла в любви и ночь.

Вот во Киеве у Князя снова пир,

Как у ласкового пир на целый мир

Ликование, свирельный слышен глас,

И Чурило препожалует сейчас.

Задержался он, неладно, да идет,

В первый раз вина пусть будет невзачет

Стар Бермята, да жена его душа

Катеринушка уж больно хороша.

Позамешкался маленько, да идет,

Он ногой муравки-травки не помнет,

Пятки гладки, сапожки — зелен сафьян,

Руки белы, светлы очи, стройный стан.

Вся одежда — драгоценная на нем,

Красным золотом прошита с серебром.

В каждой пуговке по молодцу глядит,

В каждой петельке по девице сидит,

Застегнется, и милуются они,

Расстегнется, и целуются они.

Загляделись на Чурилу, все глядят,

Там где девушки — заборы там трещат,

Где молодушки — там звон, оконца бьют,

Там где старые — платки на шее рвут.

Как вошел на пир, тут Князева жена

Лебедь рушила, обрезалась она,

Со стыда ли руку свесила под стол,

Как Чурилушка тот Пленкович прошел.

А Чурилушка тот Пленкович прошел.

А Чурило только смело поглядел,

А свирельный глас куда как сладко пел.

Пировали так, окончили, и прочь,

А пороша выпадала в эту ночь.

Все к заутрени идут, чуть белый свет,

Заприметили на снеге свежий след.

И дивуются: смотри да примечай,

Это зайка либо белый горностай.

Усмехаются иные, говорят:

«Горностай ли был? Тут зайка ль был? Навряд.

А Чурило тут наверно проходил,

Красоту он Катерину навестил».

Говорили мне, что будто молодец

На Бермяту натолкнулся наконец,

Что Бермятой был он будто бы убит, —

Кто поведал так, неправду говорит.

Уж Бермяте ль одному искать в крови

Чести, мести, как захочешь, так зови.

Не убьешь того, чего убить нельзя,

Горностаева уклончива стезя.

Тот, кто любит, — как ни любит, любит он,

И кровавою рукой не схватишь сон.

Сон пришел, и сон ушел, лови его.

Чур меня! Хотенье сердца не мертво.

Знаю я, Чурило Пленкович красив,

С ним целуются, целуются, он жив.

И сейчас он улыбаяся идет,

Пред лицом своим подсолнечник несет.

Расцвечается подсолнечник-цветок,

Чтобы жар лицо красивое не сжег.

❉❉❉❉