Встреча на чужбине

Фронтовой бригаде Театра  
имени Ленинскою комсомола  
Пускай в Москве иной ворчлив и сух,  
Другого осуждают справедливо  
За то, что он бранил кого-то вслух,  
Кого-то выслушал нетерпеливо;  
А третий так делами осажден,  
Что прячется годами от знакомых,  
И старый лгун охрипший телефон,  
Как попугай, твердит все: «Нету дома».  
Да ты и сам, на чей-то строгий взгляд,  
Уж слишком тороплив и озабочен,  
А главное, как люди говорят,  
Когда-то лучше был, — как все мы, впрочем!  
Но вдруг в чужой земле, куда войной  
Забросило тебя, как в преисподню,  
Вдруг скажет кто-то, встретившись с тобой,  
О москвичах, приехавших сегодня.  
Ты с ними был в Москве едва знаком —  
Кивок, два-три случайных разговора, —  
Но здесь, не будь машины, хоть пешком…  
— Где, где они? — И, разбудив шофера,  
Ты оглашаешь ночь сплошным гудком,  
Ты гонишь в дождь свой прыгающий «виллис»  
В немецкий город, в незнакомый дом,  
Где, кажется, они остановились.  
Ты долго светишь фарой на дома,  
Чужую тарабарщину читаешь.  
Прохожих нет, и, хоть сойди с ума,  
Где этот дом, ты сам не понимаешь.  
Костел, особняки, еще костел,  
Пустых домов визжащие ворота.  
Но вот ты наконец нашел, нашел,  
Тебя по-русски окликает кто-то.  
И открывают дверь и узнают,  
Как, может быть, в Москве бы не узнали.  
— Ну как вы тут? — А вы, давно вы тут?  
А мы как раз сегодня вспоминали…  
Тот сумасшедший русский разговор  
С радушьем, шумом, добрыми словами.  
Как странно, что в Москве мы до сих пор,  
Я и они, мы не были друзьями.  
А женщины уж в кухне жгут костер.  
— Нет, с нами ужинать, а то еще уедем! —  
И пожилой, с одышкою, актер  
Бегом бежит за водкою к соседям.  
Кого-то будят, чтоб и он пришел.  
Да чтоб с гитарой. — Будем петь. Хотите?  
— Как не хотеть! — Ну, а пока за стол,  
За стол, за стол скорее проходите!  
И мы сидим у сдвинутых столов,  
И тесно нам, и водка в чашках чайных,  
И я ищу каких-то новых слов,  
Каких-то слов совсем необычайных,  
Чтоб им сказать, что я не тот, не тот,  
Каким они меня в Москве видали,  
Что я — другой. И кто из нас поймет,  
Как раньше мы друг друга не узнали!  
Еще кого-то будят и зовут.  
— Пусть все придут, мы можем потесниться.  
Мы всех усадим, потому что тут —  
Россия, а за дверью — заграница.  
Приходит женщина, совсем со сна,  
На босу ногу туфли — и с гитарой.  
И вот уже поет, поет она,  
Начав с какой-то песни, самой старой.  
Про дом, про степь, про снег, про ямщика.  
Она щемит и сердце рвет на части.  
Но это ж наша, русская, тоска,  
А на чужбине и она — как счастье.  
Лишь домом бы пахнуло, лишь бы речь  
Дохнула русской акающей лаской.  
Скажи, ты будешь эту ночь беречь,  
Как матерью рассказанную сказку?  
Скажи, скажи, ты не забудешь их,  
С кем ночь тебя свела своею волей,  
Совсем родных тебе, совсем чужих  
И наших, наших аж до слез, до боли?  
Ты ведь не будешь там, в Москве, опять  
Забывчивым, ты сердца не остудишь?  
Нет, обещай! Ты должен обещать!  
Скажи, не будешь? Ну, скажи, не будешь?  
Как знать? В Москве, быть может, через год  
Друг друга встретим мы кивком, как прежде?  
Скорей всего, что так, что он кивнет  
И ты кивнешь. И вот конец надежде.  
А все-таки сквозь старость и метель  
Мелькнут в душе неясные картины:  
Гитара, ночь и русская артель  
Средь ледяного холода чужбины.  

❉❉❉❉

1945, Германия  

❉❉❉❉