Дионисии

Я землю пробегал, ища былых богов…

Она одета всё тем же туманом сказочным,

Откуда родились божественные лики.

На прогибах холмов еще приносит осень

Гроздь вескую — серпу и хмельную — точилу.

Но виноградари, бредущие устало,

Склонивши головы однообразным кругом,

Ступая тяжело по плантажу, по грязи,

Нерадостно ведут, согбенные под ношей,

От виноградника к точилу колесницу

Сбора — безмолвную и вялую.

Амфора в их руках безрадостна, как урна.

Напрасно стонет жом, напрасно брызжут грозди

Под голою пятой: никто не славит в танце

Ни пыла радости, ни смеха своей любви.

И я не вижу больше красной и сильной руки,

Поднявшей в исступленьи, как в древней оргии,

Корзину алую и обагренный серп,

Ни бога, ведущего смеющуюся ярость

Торсов обнявшихся и влажных потом грудий,

Который — вечно стройный юношеским телом —

Высоким тирсом правит воскресшим празднеством.

И, гроздь держа у губ, у плющ у бедр, кидает

Шишки сосновые и клики призывные

В разнузданные толпы и мешает

В смятеньи радостном, ликующем и звонком

Хмельных Силенов с окровавленными Менадами.

Как гулкий тамбурин из жесткой кожи с медью,

Еще рокочет ветр в глубоких чащах леса.

Он бродит, подвывает и потягивается,

И кажется, когда прислушаешься к звукам

Таинственным, глухим, и вкрадчивым, и диким

Средь рыжего великолепья осенних рощ,

Которые он рвет то зубом, то когтями, —

Что слышишь тигров, влекущих колесницу

Неистового бога, чей сон насыщен духом

Великолепных бедр, вздувавшихся под ним,

И он, вытягиваясь, чувствовал дыханье

Горячее простершегося зверя

Среди пахучих трав, где до утра

Покоился их сон — и божий, и звериный.

❉❉❉❉