Портрет инфанты

Художник был горяч, приветлив, чист, умен.  
Он знал, что розовый застенчивый ребенок  
Давно уж сух и желт, как выжатый лимон;  
Что в пульсе этих вен — сны многих погребенных;  
Что не брабантские бесценны кружева,  
А верно, ни в каких Болоньях иль Сорбоннах  
Не сосчитать смертей, которыми жива  
Десятилетняя.  
Тлел перед ним осколок  
Издерганной семьи. Ублюдок божества.  
Тихоня. Лакомка. Страсть карликов бесполых  
И бич духовников. Он видел в ней итог  
Истории страны. Пред ним метался полог  
Безжизненной души. Был пуст ее чертог.  

❉❉❉❉

Дуэньи шли гурьбой, как овцы. И смотрелись  
В портрет, как в зеркало. Он услыхал поток  
Витиеватых фраз. Тонуло слово «прелесть»  
Под длинным титулом в двенадцать ступеней.  
У короля-отца отваливалась челюсть.  
Оскалив черный рот и став еще бледней,  
Он проскрипел: «Внизу накормят вас, Веласкец».  
И тот, откланявшись, пошел мечтать о ней.  

❉❉❉❉

Дни и года его летели в адской пляске.  
Всё было. Золото. Забвение. Запой  
Бессонного труда. Не подлежит огласке  
Душа художника. Она была собой.  
Ей мало юности. Но быстро постареть ей.  
Ей мало зоркости. И всё же стать слепой.  

❉❉❉❉

Потом прошли века. Один. Другой, И третий.  
И смотрит мимо глаз, как он ей приказал,  
Инфанта-девочка на пасмурном портрете.  
Пред ней пустынный Лувр. Седой музейный зал.  
Паркетный лоск. И тишь, как в дни Эскуриала.  
И ясно девочке по всем людским глазам,  
Что ничего с тех пор она не потеряла —  
Ни карликов, ни царств, ни кукол, ни святых;  
Что сделан целый мир из тех же матерьялов,  
От века данных ей. Мир отсветов златых,  
В зазубринах резьбы, в подобье звона где-то  
На бронзовых часах. И снова — звон затих.  

❉❉❉❉

И в тот же тяжкий шелк безжалостно одета,  
Безмозгла, как божок, бесспорна, как трава  
Во рвах кладбищенских, старей отца и деда,—  
Смеется девочка. Сильна тем, что мертва.  

❉❉❉❉

1928  

❉❉❉❉