К перу моему

Перо! Тебя давно бродящая рука

По преданной тебе бумаге не водила;

Дремотой праздности окованы чернила;

И муза, притаясь, любимцу ни стишка

Из жалости к нему и ближним не внушила.

Я рад! Пора давно расстаться мне с тобой.

Что пользы над стихом других и свой покой,

Как труженик, губить с утра до ночи темной

И теребить свой ум, чтоб шуткою нескромной

Улыбку иногда с насмешника сорвать?

Довольно без меня здесь есть кому писать;

И книжный ряд моей не алчет скудной дани.

К тому ж, прощаясь, я могу тебе сказать:

С тобой не наживу похвал себе, а брани.

Обычай дурен твой, пропасть недолго с ним.

Не раз против меня ты подстрекало мщенье;

Рожденный сердцем добр, я б всеми был любим,

Когда б не ты меня вводило в искушенье.

Как часто я, скрепясь, поздравить был готов

Иного с одою, другого с новой драмой,

Но ты меня с пути сбивало с первых слов!

Приветствием начну, а кончу эпиграммой.

Что ж тут хорошего? В посланиях моих

Нескромности твоей доносчик каждый стих.

Всегда я заведен болтливостью твоею;

Всё выскажешь тотчас, что на сердце имею.

Хочу ли намекнуть об авторе смешном?

Вздыхалов, как живой, на острие твоем.

Невеждой нужно ль мне докончить стих начатый?

То этот, то другой в мой стих идет заплатой.

И кто мне право дал, вооружась тобой,

Парнасской братьи быть убийцей-судией?

Мне ль, славе чуждому, других в стихах бесславить?,

Мне ль, быв защитником неправедной войны,

Бессовестно казнить виновных без вины?

Или могу в вину по чести я поставить

Иному комику, что за дурной успех

Он попытался нас трагедией забавить,

Когда венчал ее единодушный смех?

Прямой талант — деспот, и властен он на сцене

Дать Талии колпак, гремушку Мельпомене.

Иль, вопреки уму, падет мой приговор

На од торжественных торжественный набор,

Сих обреченных жертв гостеприимству Леты,

Которым душат нас бездушные поэты?

Давно — не мне чета — от них зевает двор!

Но как ни оскорбляй рифмач рассудок здравый,

В глазах увенчанной премудрости и славы

Под милостивый он подходит манифест.

Виновник и вина — равно забыты оба;

Без нас их колыбель стоит в преддверье гроба.

Пускай живут они, пока их моль не съест!

Еще когда б — чужих ошибок замечатель —

Ошибок чужд я был, не столько б я робел,

С возвышенным челом вокруг себя смотрел,

И презрен был бы мной бессильный неприятель.

Но утаить нельзя: в стихах моих пятно

В угоду критике найдется не одно.

Язык мой не всегда бывает непорочным,

Вкус верным, чистым слог, а выраженье точным;

И часто, как примусь шутить насчет других,

Коварно надо мной подшучивает стих.

Дай только выйти в свет, и злоба ополчится!

И так уже хотел какой-то доброхот

Мидасовым со мной убором поделиться.

Дай срок! И казни день решительный придет.

Обиженных творцов, острящих втайне жалы,

Восстанет на меня злопамятный народ.

Там бранью закипят досужные журналы;

А здесь, перед людьми и небом обвиня,

Смущенный моралист безделкою невинной

За шутку отомстит мне проповедью длинной,

От коей сном одним избавлюсь разве я.

Брань ядовитая — не признак дарованья.

Насмешник может быть сам жертвой осмеянья.

Не тщетной остротой, но прелестью стихов

Жуковский каждый час казнит своих врагов,

И вкуса, и ума врагов ожесточенных.

В творениях его, бессмертью обреченных,

Насмешек не найдет злословцев жадный взор;

Но смелый стих его бледнеющим зоилам

Есть укоризны нож и смерти приговор.

Пример с него бери! Но если не по силам

С его примером мне успехам подражать,

То лучше до беды бумаге и чернилам,

Перо мое, поклон нам навсегда отдать.

Расторгнем наш союз! В нем вред нам неизбежный;

В бездействии благом покойся на столе;

О суете мирской забудь в своем угле

И будь поверенным одной ты дружбы нежной.

Но если верить мне внушениям ума,

Хоть наш разрыв с тобой и мудр, и осторожен,

Но, с грустью признаюсь, не может быть надежен;

Едва ль не скажет то ж и опытность сама.

Героев зрели мы, с полей кровавой бури

Склонившихся под сень безоблачной лазури

И в мирной тишине забывших браней гром;

Вития прошлых битв — меч праздный со щитом

В обители висел в торжественном покое;

Семейный гражданин не думал о герое.

Корысти алчный раб, родных брегов беглец,

Для злата смерть презрев средь бездны разъяренной,

Спокойный домосед, богатством пресыщенный,

Под кровом отческим встречает дней конец,

Любовник не всегда невольником бывает.

Опомнится и он — оковы разрывает

И равнодушно зрит, отступник красоты,

Обманчивый восторг поклонников мечты.

Есть свой черед всему — трудам, успокоенью;

И зоркий опыт вслед слепому заблужденью

С светильником идет по скользкому пути.

Рассудку возраст есть; но в летописях света

Наш любопытный взгляд едва ль бы мог найти

От ремесла стихов отставшего поэта.

Он пишет, он писал, он будет век писать.

Ни летам, ни судьбе печати не сорвать

С упрямого чела служителя Парнаса.

В пеленках Арует стихами лепетал,

И смерть угрюмую стихами он встречал.

Несчастия от муз не отучили Тасса.

И Бавий наш в стране, где зла, ни мести нет

(О тени славные! Светила прежних лет!

Простите дерзкое имен мне сочетанье),

И Бавий — за него пред небом клятву дам —

По гроб не изменит ни рифмам, ни свисткам.

Вотще насмешки, брань и дружбы увещанье!

С последним вздохом он издаст последний стих.

Так, видно, вопреки намерений благих,

Хоть Бавия пример и бедствен и ужасен,

Но наш с тобой разрыв, перо мое, напрасен!

Природа победит! И в самый этот час,

Как проповедь себе читал я в первый раз,

Коварный демон рифм, злословцам потакая

И слабый разум мой прельщеньем усыпляя,

Без ведома его, рукой моей водил

И пред лицом судей с избытком отягчил

Повинную главу еще виною новой.

С душою робкою, к раскаянью готовой,

Смиряюсь пред судьбой и вновь дружусь с пером.

Но Бавия вдали угадываю взором:

Он место близ себя, добытое позором,

Указывает мне пророческим жезлом.

❉❉❉❉