Катя (Поэма)

Катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. В пятницу

вечером Катя приходит в паб и садится на барный стул. Катя просит себе

еды и два шота виски по пятьдесят. Катя чернее сковороды, и глядит

вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят.

Рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. У

Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. Не хмелеет;

внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро.

Катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим.

Вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как Белый Бим. Одинока

так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом.

Одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом.

В бокале у Кати текила, сироп и фреш. В брюшине с монету брешь. В самом

деле, не хочешь, деточка – так не ешь. Раз ты терпишь весь этот гнусный

тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. Что ты хочешь – благую

весть и на елку влезть?

Катя мнит себя Клинтом Иствудом как он есть.

Катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если не весела. Катя в

дугу пьяна, и да будет вовеки так, Кате хуйня война – она, в общем,

почти цела.

У Кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой

гашиш. Ты, Господь, если не задушишь – так рассмешишь.

❉❉❉❉

# # #

❉❉❉❉

У Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает на юбку. Катя

видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.

❉❉❉❉

# # #

❉❉❉❉

Катя толкает дверь, ту, где написано «Выход в город». Климат ночью к ней

погрубел. Город до поролона вспорот, весь желт и бел.

Фейерверк с петардами, канонада; рядом с Катей тетка идет в боа. Мама

снова звонит, ну чего ей надо, «Ма, чего тебе надо, а?».

Катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по

батарее: «Я сломала руку. Мне очень больно. Приезжай, пожалуйста, поскорее».

Так и холодеет шалая голова. «Я сейчас приду, сама тебя отвезу». Катя в

восемь секунд трезва, у нее ни в одном глазу.

Катя думает – вот те, милая, поделом. Кате страшно, что там за перелом.

Мама сидит на диване и держит лед на руке, рыдает. У мамы уже зуб на зуб

не попадает. Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут.

Скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. Что-то колет, оно не

действует, хоть убей. Сердце бьется в Кате, как пойманный воробей.

Ночью в московской травме всё благоденствие да покой. Парень с разбитым

носом, да шоферюга с вывернутой ногой. Тяжелого привезли, потасовка в

баре, пять ножевых. Вдоль каждой стенки еще по паре покоцанных, но живых.

Ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. Тряпки, от крови

бурые, скомканные, в углу.

Безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит,

мечтает. Мама от боли плачет и причитает.

Рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как Командор, из операционной

ломится в коридор. Садится на лавку, и кровь с него льется, как пот в

июле. Просит друга Коляна при нем дозвониться Юле.

А иначе он зашиваться-то не пойдет.

Вот ведь долбанный идиот.

Все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. Врач говорит – да

чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. Вокруг него санитары и

доктора маячат.

Мама плачет.

Толстый весь раскроен, как решето. Мама всхлипывает «за что мне это, за

что». Надо было маму везти в ЦИТО. Прибегут, кивнут, убегут опять.

Катя хочет спать.

Смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча.

Руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча.

Катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча.

К пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные

указания отдает. Мама плакать перестает. Загипсована правая до плеча и

большой на другой руке. Мама выглядит, как в мудацком боевике.

Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. Ей не жалко ни

маму, ни толстого, ни себя.

❉❉❉❉

# # #

«Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак. У меня сел

голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. Не боец, когтями не

снабжена. Я простая баба, ничья жена».

Мама ходит в лангетах, ревет над кружкой, которую сложно взять. Был бы

кто-нибудь хоть – домработница или зять.

❉❉❉❉

# # #

❉❉❉❉

И Господь подумал: «Что-то Катька моя плоха. Сделалась суха, ко всему

глуха. Хоть бывает Катька моя лиха, но большого нету за ней греха.

Я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор ЖК. Даже вот мужика –

днем с огнем не найдешь для нее хорошего мужика. Но Я не садист, чтобы

вечно вспахивать ей дорогу, как миномет. Катерина моя не дура. Она поймет».

Катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат.

Катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать.

Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. То, что она

стареет, нельзя исправить, — но взять, обдумать и извинить. Через пару

недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук.

Катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты

берет на юг.

…Катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни

– и отбежал. Катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг

взял и кулак разжал. Катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве,

смотрит на закаты и на огонь. Катю медленно гладит по голове мамина

разбинтованная ладонь.

Катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна.

Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.

❉❉❉❉